Читать интересную книгу Украина. Двойка по истории - Герман Марков

После объединения Великого княжества Литовского с Польским королевством по Люблинской унии 1569 г. и создания Речи Посполитой, часть русских земель была напрямую включена в состав Польши, которая до этого владела землями Галицко-Волынского княжества. В результате Руины и русско-польской войны Левобережная часть Малороссии отошла к Русскому государству. Правобережье Днепра вошло в состав Российской империи после разделов Польши в конце XVI в., а в Галиции и Западной Волыни воцарилась власть Австро-Венгерской империи Габсбургов. По результатам Первой мировой войны Западная Украина вновь оказалась в составе Польши. Таким образом дольше всего под владычеством Польши оставалась Галиция. В начале XIX в. большинство населения Галиции, называвшее себя русинами (синоним «русичи»), было коренным народом, проживавшим на этой территории во времена Киевской и Галицкой Руси, которые считали себя этническими русскими, а свой язык – русским, в результате развития в отрыве от основного массива русского народа вобравшим в свой лексический состав церковнославянские, польские, венгерские, немецкие, румынские и др. элементы. Этот природный естественный язык русинов нарождающиеся «украинцы» стали называть «язычием», а сами стали изобретать новый искусственный «украинский язык», кто во что горазд (кулишовка, драгомановка, желеховка и др.), насыщая его полонизмами для большего отличия от русского. Галицко-русский общественный деятель, историк О. А. Мончаловский (1858—1906) в работе «О названиях „Украина“, „украинский“» приводит высказывание известного польского учёного, профессора Берлинского университета, доктора Александра Брюкнера (Bruckner) в львовской газете «Slowo polskie» в октябре 1902 г.: «Сильнее всего отразилось влияние польского языка на малорусский язык. Я употребил термин „малорусский“, так как это единственный термин исторический, освященный веками и историей, от которого, однако, наши русины (галицкие „украинцы“) совершенно отказались». А добровольный отказ от своего имени – это не кража, как лживо доказывает Е. Наконечный.

В первой половине XIX в. под влиянием идей французской революции и европейского романтизма в российском просвещённом обществе возник интерес к национальной проблематике и к изучению народных истоков культуры, подхваченный любителями этнографии Малороссии и в основном связанный с романтикой украинского казачества. Это движение получило название украинофильства. В среде польской и сильно полонизированной местной шляхты в землях Правобережной Малороссии, вошедших в состав России после разделов Польши, романтизм становится модным течением, а также завладевает умами представителей части либеральной российской интеллигенции.

Большую часть XIX в. русская «украинствующая» интеллигенция представляла собой крохотную часть образованного общества, часто разделённую непримиримыми интеллектуальными спорами, либерально настроенную, оторванную от масс и всецело поглощенную деятельностью, никому, кроме неё самой, не интересной. Большинство украинофилов признавали свои занятия чем-то вроде хобби, безобидным и весьма романтичным, обусловленным местным патриотизмом, ностальгическим пристрастием к неповторимому исчезающему миру. В этой узкой высокообразованной среде весьма немногие проявляли интерес к социальным и политическим аспектам.

Малороссийское самобытное народное искусство, в основном казачество и его фольклор становятся объектом живого интереса и своего рода модой среди поэтов, писателей и этнографов. Многие из них даже не были малороссами по происхождению. Например, первый сборник «Опыт собрания старинных малороссийских песней» издал в 1819 г. в Петербурге грузинский князь Н. А. Цертелев (русифицированное из грузинского Церетели). В России середины XIX в. украинская тематика вызывала интерес и симпатию. Но это была симпатия и заинтересованность по отношению к одной из частей русской земли и русского народа. В истории и характерах Южной Руси искали романтических деталей и красок. Поэтому восторженно были приняты образованными российскими кругами окрашенные малорусскими мотивами «Вечера на хуторе близ Диканьки» (1831—1832) и «Тарас Бульба» (1835—1842) Н. В. Гоголя. Представители украинофильского движения стремились ближе познакомиться с произведениями устного народного творчества овеянного романтикой казачества, узнать жизнь, народный язык и фольклор малороссийского народа, который всё чаще стали называть укрАинским по географическому названию «Украйна» территории бывшей Гетманщины. Но российские украинофилы практически варились в своей интеллигентской среде, а хождение в сельские шинки переодетых в шаровары, вышиванки или кожухи студентов не могло оказать никакого влияния на пробуждение «свидомого самосознания» у малороссийских крестьян, воспринимавших это как забаву городских господ, которых отделяли от народа глубокие социальные различия.

Разнообразные кружки украинофилов со временем стали пытаться создать особый алфавит и грамматические правила для народного малороссийского говора, который являлся южным наречием русского языка с примесью специфических малороссийских слов, зачастую позаимствованных из польского языка за время многовекового польского господства в Юго-Западной Руси. С появлением в среде радикальных украинофилов сепаратистских настроений, для доказательства отдельности и самобытности малороссов и вновь создаваемого украинского языка, его создатели пытались как можно дальше отдалить его от русского литературного языка путём использования местной малороссийской лексики и изобретения новых слов. По принципу – пусть коряво и некрасиво, зато не по-русски.

Наиболее известная группа первых украинофилов-романтиков в 1820—1830-х годах появилась при Харьковском университете. М. Грушевский позже об этих дилетантах-любителях скажет, что «рядом с настоящею великорусскою культурою, к которой серьезно относилось не только правительство, но и местное общество, это украинское течение выглядит мелким провинциализмом, забавою или капризом этнографов и антиквариев». Но в среду студентов и преподавателей университета стали постенно проникать и радикальные настроения, вызванные общим подъёмом революционного и народнического движения в России. Тут делал первые шаги в украинофильском движении Николай Костомаров.

В ноябре 1830 г. тайное общество молодых польских офицеров, вдохновленное национальными революциями, разразившимися во Франции и Бельгии, подняло антиимперское восстание в Варшаве. Однако после первого успеха все силы восставших ушли на внутренние конфликты. Руководители восстания надеялись вдохнуть свежие силы в своё выступление в расчёте на поддержку Правобережного населения, где польское дворянство сохранило с времён присоединения к России своё привилегированное положение помещиков и магнатов, а служилая шляхта занимала большинство должностей в системе просвещения и других государственных учреждениях. В то время в усадьбах польских помещиков и земельных магнатов возник повышенный (в основном показной) интерес к малороссийскому народному творчеству, появилась мода на украинскую, а точнее, казацкую романтику, с ностальгией по «старым добрым» временам владычества Речи Посполитой вместе с идеализацией прошлых польско-русинских отношений. Именно в этой среде стали появляться политические нотки, подхваченные и развитые в польской эмигрантской диаспоре за границей, считавших украинскую тему важной для включения Малороссии в сферу «польского мира» и видевших в ней инструмент для пропаганды своих идей об объединении польских и малороссийских земель в новую «Великую Польшу». И со второй половины ХIХ в. населению Малороссии начинают навязывать название «укрАинцев».

Участвовавший в восстании пятитысячный отряд польских шляхтичей, не получив ожидаемой поддержки у населения, был разгромлен российской армией и отступил в австрийскую Галичину. Тогда и появился знаменитый лозунг, обращённый польскими повстанцами к русскому крестьянству, страдавшему под гнётом самодержавия: «За нашу и вашу свободу!». Планы последующего закабаления малороссов в возрождённой Польше, естественно, от своих «холопов» паны скрывали.

Но малороссийские крестьяне своих польских панов-католиков ненавидели гораздо сильнее, чем православного российского царя. Они иногда и сами своими силами расправлялись с восставшей шляхтой. Даже и в самой Польше многие крестьяне в 1830—1831 гг. отказались поддержать бунтовщиков, тем самым наглядно продемонстрировав, что социальные нужды остаются гораздо ближе и понятнее, чем идеи шляхты о восстановлении польского национального государства.