Джон Полкинтон с ним согласен. Почему, спрашивает он, налицо такая явная «конгруэнтность между нашим разумом и Вселенной»? Почему математика – «рациональность, переживаемая внутри» – так близко совпадает с глубинными структурами Вселенной – «рациональности, наблюдаемой вовне»?[143]
Не его одного это удивляло[144]. Но как все же объяснить это поразительное наблюдение? Вариантов, разумеется, много. Может быть, это несказанное везение, даже чудо. Почему математика, результат свободного исследования, имеет какое-то отношение к структуре физического мира вокруг нас? Кто-то, пожалуй, скажет, что это можно оставить как есть. Тут нет никаких поводов для беспокойства. И даже для размышлений. Модель работает – и дело с концом.
Однако большинству все же кажется, что загадка без ответа – это нехорошо. Как заметил когда-то Альберт Эйнштейн, «самое непостижимое во Вселенной – что она постижима»[145]. Здесь Эйнштейн имеет в виду, что вопрос постижимости мира задает именно наука, однако она одна, без посторонней помощи, не может на него ответить. Это хороший пример трудностей, которые отмечал философ Людвиг Витгенштейн, справедливо указавший, что невозможно найти смысл системы внутри самой системы. Наука прекрасно умеет задавать глубокие вопросы, ответы на которых, как выясняется, лежат вне досягаемости научного метода. Так существует ли здесь непротиворечивая картина, о которой говорил тот же Вигнер, картина, которая образуется «при слиянии в единое целое маленьких картинок, отражающих различные аспекты природы» и охватывает все наши наблюдения?
Кое-кто, впрочем, возражает, что здесь нечего объяснять. Вероятно, роль математики в основных физических теориях всего лишь организационная, поскольку мы навязываем миру смысл и структуру. То есть, таким образом, в самой Вселенной не заложено никакого особого математического порядка. Человеческий разум любит все организовывать, поэтому мы навязываем реальности собственный порядок – накладываем на нее математическую палетку. Палетка создает порядок, но этот порядок не реальный, а изобретенный.
Такое возможно, но не правдоподобно. Как отмечали Роджер Пенроуз и многие другие ученые, подобная конструкция не объясняет невероятную точность согласия лучших физических теорий, которые нам удалось разработать, с поведением нашей материальной Вселенной на ее самых фундаментальных уровнях[146]. Пенроуз указывает на то, что общая теория относительности Эйнштейна повышает точность и без того поразительно точной теории всемирного тяготения Ньютона. Ньютонова теория гравитации описывает поведение Солнечной системы с точностью примерно до одной сотой. Однако теория Эйнштейна не просто гораздо точнее, она еще и предсказывает совершенно новые явления, например, черные дыры и гравитационные волны.
Наш разум способен развивать теории, которые не просто объясняют уже известное, но и способны предсказывать то, что мы еще не открыли. Особенно это важно в свете метафизического дарвинизма, который авторы вроде Дэниела Деннета и Ричарда Докинза считают невероятно убедительным. Из этих двух атеистов-евангелистов Деннет, обладающий более глубоким философским образованием, полагает, что человеческая мысль, в том числе религия и мораль, формируется нашим эволюционным прошлым. Мы невольно стали пленниками собственной генетической истории, попали в мыслительную колею, ставшую результатом потребности выживать. И это очень печальный вывод для многих традиционных идей, в том числе для идеи Бога. Дарвинизм с точки зрения Деннета – это «универсальная кислота», натуралистическая философия, которая разъедает религию и этику, выставляет их реликтами прошлого, не давая им никакого места для развития в настоящем[147]. Критики Деннета, разумеется, указывали на то, что этот вывод печален и для философии. Если человеческая логика заложена в нашем эволюционном прошлом, нельзя полагаться на нее с философской точки зрения.
У подходов такого рода, который нравится Деннету, есть недостаток, который заметили еще в конце XIX века. В своей книге «The Foundations of Belief» («Основания веры», 1895) Артур Бальфур, кембриджский ученый, которому предстояло стать премьер-министром Великобритании, обнаружил общий недочет у всех разновидностей эволюционных теорий, которые в то время становились все популярнее. Чисто натуралистическая философия не могла дать надежных научных знаний, которые, как мы полагаем, у нас накоплены. Если наука окажется верной, это может быть лишь результатом «какого-то счастливого случая». «Мы наткнулись на истину не вопреки ошибкам и заблуждениям, что само по себе странно, а благодаря ошибкам и заблуждениям, что еще страннее»[148]. Показав, что натурализм в конечном итоге противоречит сам себе, Бальфур предложил свое решение задачи о нашем рациональном понимании Вселенной: люди могут овладеть истиной только потому, что человеческий разум сформирован разумом Божественным. Разумеется, разделять теизм Бальфура совершенно не обязательно. Как показали самые разные мыслители – от К. С. Льюиса до Алвина Плантинги – строго натуралистический подход к основаниям человеческих познаний в результате попадает в порочный круг[149].
Если расширенно-дарвинистский нарратив Деннета справедлив, надо полагать, что человеческий разум эволюционировал в ответ на потребность выживать. Тогда какой резон считать, что разум может получить глубокие познания о реальности, например, о фундаментальной структуре Вселенной, если для того, чтобы люди воспроизводили свои гены, требуется всего лишь чтобы они не слишком часто совершали роковые ошибки? У нашей способности развивать сложные, богатые математические теории, – как в наши дни, – размышлять над происхождением Вселенной или, раз уж мы об этом заговорили, описывать математически глубинные структуры реальности, нет правдоподобных эволюционных причин.
Соображения, которые высказал Бальфур, не утратили актуальности. Как и все крепнущая уверенность, что христианское представление о Боге логично объясняет явление, непостижимое со всех других точек зрения – то, что математика способна осмыслять мир. Это научное наблюдение постижимости мира прекрасно вписывается в рамки теистического мировоззрения. Как мы уже видели, Г. К. Честертон отмечал, что «Феномен не доказывает религию, зато религия объясняет феномен». Бог создал мир с упорядоченной структурой, которую люди способны расшифровать, поскольку «созданы по образу и подобию». Это убеждение бытовало среди христиан с момента зарождения их веры, за тысячу лет до того, как к науке стали подходить серьезно и систематически. Тем не менее эта интеллектуальная конструкция вполне соответствует всему, что мы знаем сейчас – и чего не знали до начала XVIII века.
Общепринято, что если теория, то есть способ смотреть на вещи, способна «встраивать факты», то есть показывать, как все элементы связаны в единое целое, это свидетельствует о ее истинности. Поясню, что это не тождественно какому бы то ни было доказательству в логическом или математическом смысле слова. Для науки такой способ рассуждать не годится, она с ним не работает. Однако один из самых фундаментальных принципов научного объяснения – проверка того, насколько данные наблюдений соответствуют той или иной точке зрения[150].
Это, разумеется, не доказывает, что теистическая точка зрения верна. Ведь различные формы платонизма, согласно которому мир математики существует независимо от нас, также позволяют прекрасно объяснить эту поразительную и даже колдовскую способность математики строить карту глубинных структур человеческого разума[151]. Пожалуй, не стоит удивляться, что иногда считают, будто все математики по умолчанию придерживаются платонизма. Однако всякий ученый знает, что любому наблюдению можно найти несколько теоретических толкований. Вариантов объяснений может быть множество, вопрос в том, какой из них представляется самым точным[152]. Независимо от наших предпочтений, идея Бога остается одной из самых простых, самых изящных и самых непротиворечивых способов смотреть на мир.
Почему так странно, что во Вселенной есть жизнь
Почему во Вселенной есть жизнь? За последние несколько десятилетий мы все больше убеждаемся, что существование жизни зависит от первоначальных условий во Вселенной. Жизнь в том виде, в каком мы ее знаем, очень сильно зависит от формы законов физики и от некоторых случайных на первый взгляд обстоятельств – от того, какие именно значения природа выбрала для массы разных частиц, силы взаимодействий и так далее. Если бы мы могли сыграть в Бога и выбрать значения этих физических величин произвольно, то обнаружили бы, что практически любой их набор делает Вселенную непригодной для обитания. Чтобы во Вселенной процветала жизнь, некоторые величины должны быть подобраны с невероятной точностью. Это заставляет многих ученых говорить о «тонкой настройке» Вселенной для существования жизни.