Когда Курт добрался до Таннендорфа, было уже за полдень, однако он потратил время на то, чтобы отыскать спуск к реке, — после восьмичасового путешествия по полям под все сильнее припекающим солнцем сапоги были целиком в травяной крошке и пыли, а сам майстер инквизитор, казалось, пропитался и этой пылью, и солнцем насквозь. За час высох и он сам, и одежда; к реке, слава Богу, никто за это время не пришел — уже одеваясь, Курт вдруг подумал, в каком во всех значениях неловком положении застукали бы тогда майстера инквизитора…
К трактиру он шагал уже напрямую, самым кратким путем, теперь не таясь за задними дворами; во-первых, те, кому он попался на глаза утром, и без того раззвонили по всем своим знакомым, что видели майстера инквизитора уходящим спозаранок неведомо куда, а во-вторых — слишком умаялся и проголодался, а потому хотел добраться до места поскорее. Деревня уже вступила в разгар дня, и нельзя было десяти шагов пройти без того, чтобы не попасться на глаза кому-нибудь на улице либо же находящемуся у себя во дворе: сквозь местные заборы каждый желающий мог видеть все происходящее вовне. Теперь с Куртом здоровались, причем — каждый. Поначалу он отвечал, односложно и без эмоций, но после это стало раздражать, и он лишь нервно дергал углом рта в ответ на очередное «доброго дня, майстер Гессе». На другую сторону улицы никто не переходил, скрывая взгляд; однако под конец своего пути до трактира Курт почти уже начал желать этого, лишь бы не видеть услужливо-напряженных физиономий, кривящихся в улыбке фальшивого радушия.
В трактире оказалось не более людно, чем вчера, что немало Курта порадовало; он увидел все тех же четверых, которых, кроме Бруно, наблюдал здесь в день своего прибытия. Само собой, все четверо, увидев его, привстали, нестройным хором желая доброго дня и здоровья. Толстяк Карл явился тут же, вероятно услышав их. Курту вдруг пришло на ум, что, может, именно он и велел крестьянам здороваться погромче, дабы подать ему сигнал о возвращении высокого гостя.
— Вы так рано исчезли, майстер Гессе, — запричитал трактирщик, напомнив не то оставленной девице, засыпавшей в компании и проснувшейся поутру в одиночестве, не то плакальщице на похоронах. — Я так и не успел спросить вас, что вы предпочитали бы к столу; ведь в чем-то прав этот подлец Бруно — здесь редко готовят, потому как некому…
А я не хотел оставаться у отца Андреаса, с тоской подумалось Курту.
— Мне все равно, — отозвался он, оборвав поток речей трактирщика.
— То есть как же?.. — оторопело и как-то даже обиженно пробормотал тот. — То есть, разве может быть?.. Ведь из готового сию минуту только колбасы и копчености, а…
— Я сказал — мне все равно, — повысил голос Курт, усаживаясь туда же, где сидел вчера. — Я не привередлив. Главное — быстрее. И подготовь моего жеребца.
Карл исчез, продолжая на ходу бормотать укоризны; Курт уставился в стол перед собой, опустив на ладони голову и глядя в стол. Оттого, что проснулся сегодня так рано и долго ходил пешком, навалилась усталость и клонило в сон; сегодня были планы допросить капитана баронской стражи, но вопросы, которые надо будет задать ему, в мозгу не складывались никак. Когда, продумывая то, что следует спросить, Курт добирался в своих мыслях до четвертого вопроса, он забывал первый. Может быть, лучше их записать?..
— Вот, уж что есть, — возник рядом Карл, водружая перед постояльцем цыпленка и кашу из буковой пшеницы[17] с морковью. — Уж не недовольствуйте, если что не так, я ведь…
— Свободен, — оборвал его Курт, берясь за вилку, и Карл, благоразумно умолкнув, снова испарился.
Цыпленка с рассыпчатой, чуть сладковатой от морковки кашей непривередливый майстер Гессе уговорил целиком — четверти часу не прошло; похоже, блюдо это было приготовлено трактирщиком для себя с сыном, но угрызений совести Курт по этому поводу не испытывал.
Во времена обучения ему в руки попалась брошюрка — сборник страшных историй, составленный неким охотником на ведьм минувшей половины столетия; именовалась она «Правдивые истории, содеявшиеся истинно в мире». Истинного в этих историях не было ничего, но две-три из оных заслуживали интереса в смысле развлекательном. Одна из таких баек повествовала о доме, попадая в который всякий, даже самый добродетельный, человек делался подлецом и изувером, убивая всех кряду и дьявольски при этом хохоча, но стоило покинуть стены дома, и человек становился прежним. Дом, разумеется, в конце концов сожгли. Сейчас у Курта складывалось ощущение, что сходным местом является вся эта деревня, — вновь, как вчера, он начал раздражаться, вновь стала побаливать голова; теперь уже он начал понимать Бруно, а вот отца Андреаса перестал понимать совершенно. Спалить всю деревню, конечно, чересчур, но…
С одной стороны, надлежало бы напомнить господину следователю, где и кем был бы сейчас он сам, если бы не академия… Но с другой — никак невозможно было заставить себя относиться хотя бы со снисходительностью к окружающим его здесь людям; будь он кем другим, и эти благочестные, учтивые лица обернулись бы в зверские рыла, глядящие в его сторону в наилучшем случае с презрением. Вчера, принимая уплату за комнату и стол, трактирщик раскланивался так низко, что Курта перекорежило; Бруно, бесспорно, доводил майстера инквизитора до бешенства, но хотя бы не угодничал. Между почтением к должности, которую исповедует отец Андреас, и неприкрытым пресмыкательством, свойственным жителям Таннендорфа, была все-таки существенная разница…
Пиво, такое же, как вчера, поданное с некоторым запозданием, он осушил одним махом и вышел. Карл-младший все еще валандался с конем; Курт потянул его за плечо, подтолкнув в сторону:
— Уйди. Я сам.
Все, разумеется, пришлось переделывать, но злиться на парня было грешно — где ему было научиться оседлывать верховую лошадь как должно, если еще до того, как он толком научился говорить, эти лошади здесь перестали даже показываться. Разве что раз в полгода — какой-нибудь мул деверя Карла-старшего…
Сквозь Таннендорф Курт пронесся галопом, чтобы не видеть никого или хотя бы не замечать; у последнего дома круто свернул в сторону, чтобы не сбить некстати переходившую дорогу, упитанную свинью и самому не сковырнуться с седла, и рванул еще быстрее. Это место очевидно не благоволило к его верховым поездкам…
До замка он долетел за считаные минуты, убавив темп, лишь когда стал видеть единственного дозорного на привратной башне. Дозорный был без шлема и лат, в одной куртке, что на такой жаре было вполне понятно. К тому же стоило учесть и столь, мягко говоря, редкую посещаемость этого обиталища чужаками. Завидев Курта, солдат, кажется, даже не сразу осознал, что он не проезжает мимо, а устремляется прямиком к воротам; когда же увидел, что всадник остановился у самых стен, вскочил, ухватив что-то с пола у ног, и майстер инквизитор голову дал бы на отсечение, что это был отстегнутый меч; правда, что солдат собирался с ним делать на стене, было непонятно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});