заработать деньги, жить в радости и наслаждении и иметь возможность лучше использовать свою милость; к концу крещеные снова приходят к евреям и говорят: «мы не хотим более быть христианами; хотя некоторые из этих крещеных остаются среди христиан, они все-таки тайно сочувствуют евреям». Хотел ли Пфеферкорн этим навлечь подозрение на возможный протест против его гнусностей со стороны других крещеных евреев? Во всяком случае, он сам дал повод сильно сомневаться в искренности его верования.
Немного позже (в феврале 1509) под именем Пфеферкорна появилась снова на немецком языке брошюра о еврейской пасхе, обращавшаяся к народу и прямо подстрекавшая к насилию над евреями. В противоречии с первым сочинением, обвиняя евреев в том, что они считают заслугой не только обманывать христиан, но и лишать их жизни, она говорит: поэтому изгнание паршивых собак является христианской обязанностью; если б государи не согласились на это, то пусть народ примется за это дело, попросит сначала государей силой отобрать у евреев все книги за исключением Библии и все заклады, сверх того оторвать от них детей и их воспитать по христиански, а взрослых, как неисправимых мошенников, разорить; не грех причинить евреям самое худшее, так как они не свободные люди, а крепостные, и жизнь и имущество их являются собственностью государей; если б последние добровольно не удовлетворили просьбы народа, то пусть последний соберется толпами, даже устроит бунт и неотступно требует выполнения христианского долга нанесения вреда евреям; массы должны объявить себя рыцарями Христа и выполнить его завет; кто причиняет евреям страдание, тот является частью Христа, кто же покровительствует им, тот еще хуже их и на том свете будет наказан вечными мучениями и адским огнем.
Но Пфеферкорн, Ортуин Грациус и кельнские жидоеды все-таки явились слишком поздно. Пора бунтов для избиений евреев уже прошла, хотя тогда евреев ненавидели и презирали не менее, чем в эпоху крестовых походов и черной смерти. Государи были еще менее склонны изгнать евреев, так как вместе с ними отпала бы правильно поступающая статья дохода. Не очень ревностно тогда стремились также к обращению евреев; многие христиане, наоборот, издеваясь и вышучивая, указывали на крещеных евреев. У христиан тогда существовало сравнение: крещеный еврей походит на белое чистое полотно. Пока оно свежо, глаз наслаждается им; после нескольких дней употребления его откладывают в сторону и бросают в грязь; так и за крещеным евреем христиане ухаживают сейчас после крещения; проходит некоторое время, на него перестают обращать внимание, его избегают, исключают и затем над ним даже насмехаются.
Немецкие евреи, боявшиеся новых опасностей для них от усердия Пфеферкорна, противодействовали ему, сколько могли. Еврейские врачи, пользовавшиеся популярностью при монарших дворах, по-видимому, воспользовались своим влиянием на своих покровителей, чтоб представить обвинения Пфеферкорна вымышленными и сделать их недействительными. Даже христиане выражали свое недовольство происками этого крещеного еврея и громко высказывали: Пфеферкорн никуда негодный человек и лицемер, которому не следует совершенно доверять; он хочет лишь ввести в заблуждение простых людей и думает только о наполнении своего кошелька; когда он достигнет своей цели, он внезапно исчезиет и затем или вернется к иудаизму, или будет искать свой барыш на другой арене под другим именем при помощи нового крещения. Поэтому он счел для себя необходимым (март 1509) вскоре выпустить в свет новую брошюру, которую он назвал прямо «Враг евреев». Этот злобный памфлет он посвятил юдофобу Филиппу, кельнскому князю, которого он заклинал защитить его от евреев, посягавших на его жизнь. Пфеферкорн повторил в нем все свои прежние обвинения против евреев и наглядно объяснял, как сильно они истощили христиан процентами с процентов. Очернив в нем еврейских врачей, будто они только шарлатаны и подвергают опасности жизнь своих христианских пациентов, он говорит: поэтому является необходимостью изгнание евреев, как это сделал император Максимилиан с евреями в Австрии, Питирии и Каринтии; по крайней мере, их нужно заставить бросить ростовщичество и заняться работой, но не благородными и почетными ремеслами, а позорными и грязными, чтоб они чистили улицы, дымовые трубы, вывозили нечистоты, убирали трупы; в особенности же должны быть у них отняты экземпляры Талмуда и вообще все связанные с религией книги, кроме Библии, и для этого должны производиться обыски; их следует даже путем пыток принудить выдать эти книги. В составлении этой книги принимал также участие магистр прекрасных наук, Ортуин Грациус. Он перевел ее на латинский язык и предпослал ей эпиграмму в плохих стихах об упрямстве, неуступчивости и порочности еврейского рода.
Но эти злобные брошюры на немецком и латинском языках были все еще лишь средством и подготовлениями к плану, который должен был осуществить надежду кельнских доминиканцев иметь возможность разложить костры для религиозных сочинений евреев или получить от этого источник дохода. Они рассчитывали на императора Максимилиана, его они хотели усиленно просить, на него, который не легко соглашался на насилие, они думали произвести давление, чтоб он выдал на их произвол евреев вместе с их книгами и деньгами. Они пользовались для этого, как помощницей, изуверской набожностью несчастной государыни.
Красивая сестра Максимилиана, Кунигунда, любимая дочь императора Фридриха III, руки которой добивались могущественные короли, доставила в юности много горя своему престарелому отцу. Без ведома своего отца она вышла замуж за его явного врага, баварского герцога, Альбрехта мюнхенского, возраставшему могуществу которого он необыкновенно завидовал и который лишь недавно отнял у него и присоединил к себе важный город Регенсбург. Сверх того Кунигунда сама содействовала увеличению Баварии тем, что она ему принесла в качестве приданого Тироль и переднюю Австрию. В течение долгого времени глубоко оскорбленный отел не хотел даже слышать упоминания её имени. Дошло совсем до войны между Фридрихом и враждебным ему его зятем, Альбрехтом баваро-мюнхенским, которая была задержана в своем гибельном для Германии ходе лишь благоразумием Максимилиана. Максимилиан добился также, наконец, примирения между отцом и дочерью. Когда герцог Альбрехт в зрелом возрасте умер (1508), овдовевшая Кунигунда, может быть, из раскаяния в ошибке своей юности, скоро после похорон своего мужа перешла из своих герцогских покоев в францисканский монастырь в Мюнхене. Она стала аббатисой кларис и бичевала свое тело. На помраченные чувства этой государыни спекулировали кельнские доминиканцы. Они снабдили Пфеферкорна рекомендательным письмом к Кунигунде. Он должен был своим ядовитым языком описать ей постыдное поведение евреев, их поношения Иисуса, Марии, апостолов и вообще церкви; он должен был ей также внушить, что еврейские книги, все без исключения, содержат все эти мерзости и заслуживают уничтожения. Кельнские доминиканцы правильно рассчитали, что обвинение, возбужденное урожденным евреем против своих единоверцев, будет