— Я уверен, что никто не попытается измыслить ничего плохого относительно двух пленных афгулов, — сказал Конан. — Так что поступай как хочешь. А пока принеси мне немного нормальной пищи.
— Тебе дали лучшее, что есть в лагере.
— Что? Разве у тебя нет отдельных припасов, и ты не пируешь в своей палатке?
— Нет.
— Думаю, я верю тебе, друг мой… Тогда пусть пищи будет больше… И пусть лучший лекарь осмотрит раны моих спутников, если он еще их не осмотрел.
— Он уже сделал для них все, что мог, но может заглянуть к ним снова.
— Посмотрим, что он сумеет сделать, — сказал киммериец.
Его тон был таким, что у Хезаля возникло абсурдное желание поклониться Конану согласно этикету, как кланяются правителю или предводителю орды. Вместо этого туранец встал и вышел, не поклонившись, но и не поворачиваясь к киммерийцу спиной.
Глава 6
После того как Конан принес клятву временной присяги, самым большим желанием Хезаля стало как можно быстрее отправиться на поиски Долины Туманов. Туранец был бы рад отправиться в путь тем же вечером вместе с сотней лучших Зеленых плащей.
Он даже готов был заложить свое маленькое поместье, чтобы заплатить какому-нибудь хорошему колдуну, который сумел бы превратить плащи его воинов в крылья, чтобы они смогли полететь над Кезанкийскими горами. Тогда они смогли бы опередить слухи о начавшихся поисках и преподнести сюрприз демонам и их слугам-людям, смогли бы осадить логовище демонов раньше, чем известие о том, что Хезаль заключил мир с Конаном, достигнет Аграпура.
Однако Хезаль во многом думал точно так же, как Конан, — слова «друг» и «колдун» никогда не звучали у него вместе. Оба воина не сомневались, что любой маг, который ведет себя дружелюбно и заключает с вами сделку, попробует как можно скорее забрать свое золото и сбежать в какое-нибудь иное место необъятной Хайбории.
В любом случае отсутствие спутника-волшебника во время путешествия на север было первой и единственной из неудач Хезаля. То, что нужно было подождать, пока два спутника Конана оправятся настолько, чтобы ехать на север, Хезаль расценивал как мелкую неприятность.
— Ты сомневаешься, что твои люди будут в безопасности среди Зеленых плащей в Оазисе Девственницы? — спросил Хезаль, смехом маскируя свое раздражение.
Конан печально покачал головой:
— Я сомневаюсь не в твоем слове и не в том, что твои люди станут выполнять твои приказы, когда тебя нет поблизости… Ты будешь бродить по отрогам Кезанкийских гор, а большая часть твоих людей останется здесь. Если что-нибудь случится с афгулами, то это можно будет назвать «кровной враждой».
Хезаль согласился. Ни он, ни любой другой туранец не любили афгулов, но и не считали их врагами королевства. Иранистанцы — другое дело… А афгулы относились к иранистанцам еще хуже, чем к туранцам. Многие афгулы не раз проливали кровь врагов Турана.
Еще важнее было то, что признательность в придворных кругах могла обернуться враждебностью опытных офицеров во время войны. Хезаль же совершил поступок еще худшие — подвергнул опасности своих людей и свел на нет их победу. Нож мог ударить из темноты по приказу обиженных, которые должны были бы охранять Хезаля от Ездигерда, и тогда его жизнь оборвалась бы очень быстро и очень глупо.
— Будем надеяться, что твои друзья такие стойкие, как о них говорят. Они пригодятся. Ведь любой из моих врагов может устроить на нас засаду, прихватив с собой целую армию, и поджидать на каком-нибудь из караванных маршрутов из-за того, что какой-то шпион расскажет какую-нибудь историю в каком-нибудь дворце.
— Хезаль, я люблю дворцы и интриги не больше тебя. Я тоже надеюсь, что мои афгулы быстро выздоровеют.
К облегчению Хезаля, афгулы стали вставать на следующий день, а сидеть в седле смогли через два дня. Сначала ежи двигались тяжело, но на третий день уже готовы были сражаться с кем угодно.
Мальчик грум, такой юный, что у него на губах еще не обсохло материнское молоко, заинтересовался кинжалом Фарада. Он потянулся, чтобы прикоснуться к нему… и оказался лежащим на спине в нескольких шагах от афгула. Одним ударом воин выбил ему несколько зубов.
— Парень может считать, что ему повезло, — все, что по этому поводу услышал Хезаль от Конана. — А ты можешь считать своего старшего грума дураком. Ведь он не предупредил своих людей о том, что без разрешения нельзя трогать оружие другого человека.
— Но мальчик же не хотел его украсть.
Конан пожал плечами, потом стал рыться в карманах. Иранистанская серебряная монета появилась на свет. Киммериец высоко подбросил ее, потом поймал одной рукой и с хлопком положил на ладонь другой руки.
— Вот. Дуракам, чтобы утешиться, нужен маковый сироп.
— Быть может, я придержу у себя твои драгоценности, Конан. Они могут понадобиться, чтобы заставить молчать обиженных и увечных, если такие случаи повторятся.
— Как пожелаешь, мой друг. Я поговорю с Фарадом и Сорбимом, а ты поговори со своими людьми.
— Я-то поговорю, но пусть Митра сделает так, чтобы они послушали меня.
* * *
— Стой! Кто просит соизволения войти?
Капитан Махбарас проснулся, но тело его еще отказывалось повиноваться. Часовой, который кричал, был одним из новых рекрутов из осевших кочевников. И, как любой из осевших, был склонен вести долгие разговоры. Очевидно, этот необученный воин мог тянуть резину сколько пожелает.
Ответил часовому женский голос, при звуках которого капитан окончательно пробудился. Махбарас не разобрал слов ответа, да этого и не требовалось. Единственными женщинами в округе, которые рискнули бы ходить по долине ночью, были девы Тумана, и скорее всего их появление несло с собой что-то ужасное или срочное, а может, и то и другое.
В противоположном углу хижины одеяла взлетели и закрутились, словно вода на мельничном колесе. Круглое лицо, заросшее черной бородой, появилось из-под одеял — словно выдра вынырнула на поверхность.
— Женщины? — переспросил этот человек. Рот его казался тонкой щелью, слишком широкой по сравнению с пропорциями лица. Капитана всегда удивляло, почему у Эрмика язык не раздвоен, как у змеи.
— Девы.
— А… Не сомневаюсь, они ищут мужика, чтобы…
В этот момент капитан отбросил одеяло и встал с койки. В следующий момент он сделал два больших шага и встал над Эрмиком. Его рука легла на рукоять меча. Капитан уставился на стену хижины.
Махбарас знал, что если посмотрит вниз, то непременно обнажит меч и вонзит клинок в толстую шею Эрмика. Но, если этот мерзкий голос смолкнет навсегда, поднимутся вой и крики по всему Хаурану. И они не смолкнут до тех пор, пока Махбарас не умрет, а вместе с ним погибнут многие другие ни в чем не повинные люди. Капитан же поклялся своим людям в том, что выведет их отсюда точно так же, как привел сюда.