Читать интересную книгу Приютки - Лидия Чарская

— В задний угол, направо, Нан, знаешь, там, где кусты лиловой сирени цвели прошлой весной.

Дорушка шепчет эти слова чуть слышно, не разжимая губ и быстро-быстро впереди Любочки, Вассы, Они Лихаревой и Дуни спешит на заднюю дорожку. За нею сверкает своим шелковистым отливом щегольская шубка Нан.

Сегодня, как нарочно, дежурная по «саду», то есть по ежедневной прогулке приюток, Пашка… Тетя Леля сводит обычные в конце недели (нынче суббота) счеты с начальницей, Антонина Николаевна помогает старшеотделенкам сдавать белье кастелянше. Пашка же своим ястребиным взглядом видит не только то, что происходит в саду, но и "на том свете", по меткому выражению кого-то из старшеотделенок.

— Дети! На заднюю дорожку не сметь ходить. Там намело снегу, ноги промочите, — слышен далеко по всему саду знакомый резкий энергичный голос рукодельной начальницы.

— Как бы не так! — замирая от предстоящей опасности и соединенного с ней понятного разве одним только детям восторга, смеется Оня Лихарева. — Как бы не так! Держи карман ширше! Так и послушались. По-твоему, Мурке с Хвостиком поститься из-за того, что снег велик на задней дорожке! Небось!

Оня Лихарева делает рукою довольно-таки недвусмысленный знак, что-то вроде длинного носа, по направлению исчезающей вдали фигуры Пашки, повернувшейся к ней спиной, и мчится в запрещенное место.

За нею мчится Васса… За ними остальные, увлекая за собою и Нан.

На душе Вассы камнем лежит мертвящая тяжесть… Происшествие в «рабочей» нет-нет да и дает себя знать. Не то толчком в сердце, не то палящей вереницей мыслей ежеминутно напоминает оно о себе. За обедом едва-едва принудила себя Васса проглотить несколько глотков супа…

Все ей мерещится, что все окружающие поняли, откуда она пришла и какой проступок совершила там, в пустой рабочей комнате у горящей печи.

Не раз встречая на себе за столом во время обеда большие, прекрасные, черные глаза тети Лели, Васса замирала от ужаса и холодела от мысли о том, что ее тайна может быть открыта.

Но сильнее всего допекало опасение, как бы, убирая после обеда работы, дежурная воспитанница не хватилась вышивки Палани и не донесла о ее пропаже!

Сердце Вассы то билось тяжелым молотом в груди, то трепетало, как крылья раненой птички… О, эти ужасные минуты!

Чтобы заглушить как-нибудь все громче и громче поднимавшийся со дна души голос совести, Васса старалась быть как можно веселее и развязнее. Первая, ныряя зайцем в снегу, она добежала до заветного уголка сада и кинулась к ящику.

— Васса, погоди! Погоди, Васса! Павла Артемьевна свернула на ближнюю дорожку, — шептали усиленным шепотом несколько заглушенных голосов ей в спину.

Но было уже поздно… Подбежавшая первой к ящику Васса живо отбросила тяжелую махину.

— Вот они, Нан, смотри! — крикнула она преувеличенно весело и задорно.

Фыркая и отряхиваясь, выскочили из их временной тюрьмы Мурка и Хвостик, один черненький, точно вымазанный дегтем, с блестящей, гладкой шерстью, сверкающей своим глянцем. Другой — серый, пушистый, с прелестной розовой мордочкой; оба грациозные, как игрушки, прелестные существа. Травинки сена, предохранявшего их от стужи, обильно снабжающего ящик, запутались кое-где в их нежной шерсти. Котята выросли за три месяца и стали почти взрослыми молоденькими котами.

— Какие душки! — прошептала с благоговением Любочка, в то время как Дуня и Оня Лихарева, усевшись на корточки подле ящика, кормили жадно накинувшихся на еду затворников.

Нан сдержанно ласкала котиков своей тонкой детской рукой.

— Какие они холодные! Бедные котятки! Как они должны зябнуть здесь! Ведь осень пришла! Почти зима. Сегодня так холодно на дворе! — говорила она своим обычно спокойным, без тени волнения или чувства голосом, в то время как в маленьких глазках под совсем почти белыми ресницами зажигались и гасли какие-то теплые огоньки.

— Пашка! — вдруг неожиданно пронесся по задней дорожке сада исступленный, полный ужаса шепот.

— Пашка идет! Сажайте котят! Задвигайте ящик!

Что-то неописуемое произошло в ту же минуту… Оня и Васса, схватив за шиворот Мурку с Хвостиком, стали вталкивать их в отверстие ящика, огромного, как собачья будка. Но возмущенные таким неожиданным насилием котяшки, привыкшие пользоваться в эти короткие два часа полной свободой и прогулкой под наблюдением своих юных воспитательниц, всячески воспротивились подобному произволу. Они фыркали, выгибали спину и урчали самым энергичным образом.

Наконец черненький Хвостик изогнулся дугою, выпрыгнул из рук державшей его Они Лихаревой и метнулся в угол. Через минуту грациозное животное уже карабкалось по стволу большой сучковатой липы… Оттуда перепрыгнуло на запушенную снегом ветку и, обдав недоумевавших испуганных и смущенных девочек целой тучей снежной пудры, очутилось на заборе, отделяющем от улицы приютский сад.

— Ай! — вырвалось горестно из груди девочек. — Убежал! Хвостик убежал! Держите его, держите! — Маленькая Чуркова метнулась вперед, с мольбой простирая руки.

Хвостик был любимцем девочки. Оля считалась Хвостиковой мамой… Слезы градом посыпались из ее глаз… Простирая покрасневшие от холода пальчики по направлению к забору, Оля опустилась на колени прямо на низенький сугроб наметенного снега и залепетала:

— Хвостинька, любименький… хорошенький, пригоженький, вернись! Вернись, Хвостинька, я тебе мясца дам и сахарцу! Душенька! Милушка! Послушай меня, вернись!

Оля стояла на коленях в молитвенной позе. Остальные шесть девочек с широко раскрытыми ртами следили за Хвостиком. А виновник переполоха как ни в чем не бывало преважно восседал на заборе, тщательно умываясь и охорашиваясь при помощи своего розового язычка, и сладко мурлыкал.

— Что это, дети? Кошка! Откуда взялась кошка, отвечайте, откуда она у вас?

Гром небесный не мог бы оглушить более, нежели эта произнесенная суровым голосом невесть откуда появившейся Павлы Артемьевны фраза, и сама надзирательница в своей суконной с меховой опушкой шубке и в круглой мужской шапочке, выросла перед девочками точно из-под земли

Испуганные насмерть стрижки не знали, что отвечать.

— Оля Чуркова! — загремела Пашка, и глаза ее засверкали, обдавая маленькую Олю целым фонтаном негодования и гнева, — что с тобою? Ты, кажется, молишься на кошку? Встать! Сейчас встать, скверная девчонка! Как ты смеешь сидеть на снегу? В лазарет захотела, что ли?

Уничтоженная Оля сконфуженно поднялась с колен. Кстати сказать, оставаться в прежнем положении уже не являлось никакой необходимостью, так как коварный Хвостик как раз в эту минуту снова выгнул спину, махнул пушистым хвостом, приятно мяукнул и… скрылся за забором.

— А… Еще кошка! — внезапно приметив на руках Вассы Сидоровой черненького Мурку, вскричала уже вне себя от гнева надзирательница — И как вы смеете бегать сюда! Ведь я запретила. Все будут наказаны… Все… А кошку подай сейчас, Сидорова, я ее вышвырну за калитку! Сию же минуту! Ну?

Дрожащими руками Васса подняла Мурку, но вместо того чтобы вручить своего любимца Павле Артемьевне, слегка подбросила его и кинула на сугроб.

Получив свободу, котик, счастливый и резвый, бойко, как заяц, запрыгал по снегу, поминутно отряхиваясь и фыркая от удовольствия.

По сердитому лицу надзирательницы медленно пополз багровый румянец.

— Ага так-то не слушаться! Ну, хорошо же! Хорошо!

Не помня себя, она ринулась за котенком…

— Я проучу вас… Я проучу… Будете знать, как не слушаться. А кошку вон, вон отсюда, чтобы духу ее здесь не было! — кричала, волнуясь и задыхаясь, Пашка, прыгая не хуже самого Мурки по сугробам.

Ярко-красная, со сдвинутыми бровями и свирепым лицом, она носилась, размахивая муфтой, по снежной поляне.

Стрижки с испуганными взволнованными личиками следили за «охотой»… Подоспевшие средние и старшие тихо между собой хихикали, переговариваясь шепотом.

— Поймает…

— Нет. Куда уж! У кошки четыре лапы.

— Что ж, и Пашка на четвереньки встанет.

— Куда ни шло, ведь она волчица!

— Змея она!

— Девоньки, кто побиться об заклад хочет, я за кошку. Кошка убежит от Пашки? Булку мою утреннюю ставлю! А?

— А я на четыре перышка пари держу, догонит Пашка!

— Глядите! Глядите, девицы!

Котик все дальше и дальше убегал по поляне… Теперь выбившаяся из сил надзирательница едва поспевала за ним. Вот она повернула влево, гонясь за Муркой… Вот подняла огромный сук, лежавший на снегу, и замахнулась на кошку.

— Не смейте бить! Не смейте! — вдруг неожиданно раздался громкий голос, и черная щегольская шубка Нан замелькала следом за Павлой Артемьевной.

Это было так неожиданно, что надзирательница остановилась как вкопанная по щиколотку в снегу.