И если верить ему, то он, выходит, никогда еще такого вкусного напитка не пробовал.
Петька, от нечего делать, стоял посреди двора и осматривал все его уголки, словно изучал наш быт. Заглянул даже в сарай и наконец нашел себе забаву: стал допекать собаку. Та сначала была неприветлива к нему, а после лениво начала отвечать на все его приставанья.
— Лапу! Слышишь, лохмач, лапу дай! — требовал Петька. — Герасим, как собаку звать?
— Пиратом.
— Пират, слышишь, лапу дай, говорю, ну! — не отступался Петька.
Пират хитрит — чужой все-таки забавляется с ним. Пробует спрятаться в будку, но Петька вовремя наступает сапогом на цепь. Наконец собака покоряется — дает лапу. Петька доволен. Нажимает пальцем на защелку, спускает собаку с привязи. Почуяв свободу, Пират тут же отскакивает в сторону и, поджав хвост, быстро пересекает двор, подползает в подворотню и исчезает.
— Не придет до вечера, — замечает отец.
Петька удивляется: думает, что Пират не придет только потому, чтоб не видеть его.
— Так он у вас, выходит, умник большой!
— Скорее дурень, — вставляет отец недовольно. — Покуда не обнюхает все мусорные ямы, не явится домой… Держу вот его на привязи, боюсь, чтоб не убили… Эх, когда-то имел я хороших собак, не чета этому. Да вот как-то порода та на убыль пошла. Волки разорвали Жучку — хорошая собачонка была. Щенки от нее тоже перевелись. Одного соседка мухоморами отравила. Припарку какую-то варила на сметане, средство лечебное от растяжения жил. Так вот Гапуля все это варево свое нам под забор вылила. Не куда-нибудь в яму да чтоб закопать, а нам под забор… Вот он как поел сметанки Гапулиной, так и сдал. Что мы ему ни делали — не отходили, пропал… Бекаса волк схватил. И последнего из Жучкиной породы, Патрона, зоотехник застрелил. Патрон был понятливый, смекалистый и слушался меня. Быков любил со мной пасти, колхозных. Когда отобьется который, так он тут же бежит заворачивать. Догонит — да за ноги его! И сам — брык, прижмется к земле. А бык ногой — тах! Мимо… Ого, ежели б Патрон теперь был у меня, так мы бы и горя не знали — все бобры были бы наши! А Пират — неудалый. От лени он еле ходит — ветер шатает.
Петька подался на улицу — наверно, посмотреть, куда побежит Пират. Он еще и калитку не закрыл, как вдруг рванулся вперед и закричал:
— Стой! Стой!
И мы все подумали, что этак он на Пирата кричит.
— Ну, нашел себе занятие! Ему только бы делать что-нибудь — вот уж натура, — смеется Малинин.
— Не убежишь, сорванец, догоню! — слышится с улицы. — Стой!
— Э, не-ет, это не на Пирата, — насторожился отец и поспешил на улицу.
Я — следом за ним. Потом уже и Малинин с Михальковым присоединились к нам. Увидели мы такую картину: Петька догоняет Лодика Медюху — охотника до всего, что плохо лежит. Правда, на этот раз нельзя сказать, что машина стояла не так, как требуется, и не там… Интересно, что украл Лодик? Не зря ведь Петька кинулся его догонять.
Лодик, как только миновал магазин, круто повернул влево и помчался стежкой, что вела к колодцу, который когда-то выкопал еще мой дед Андрей. Там, как раз на луговине, и была у него пасека.
Лодик боялся попасться в руки чужому человеку и потому, напрягая все свои силы, несся здорово. Петька, хоть и коротышка и даже с небольшим животиком, не отставал. Наоборот, он набирал разгон… Еще немного — и Лодик скрылся бы в кустарнике, а там, может, сумел бы спрятаться, обхитрить Петьку. Но как раз возле колодца поскользнулся и, перекувырнувшись через голову, растянулся вдоль стежки. Правда, тотчас же вскочил на ноги, но прежней прыти уже не успел набрать — Петька схватил его за воротник и резко дернул к себе. Лодик сразу же покорился, притих. Петька учинил обыск. Из-за пазухи Лодик что-то достал и бросил перед собой. Петька поднял сверток и, не отпуская, попробовал вести с собою Лодика. Тот стал упираться, а потом и вовсе лег на землю.
— Чей это такой шустрый, тюрьму себе ищет? — спрашивает Малинин у отца.
— Одного тут… Сын, знаете, в батьку удался. Правда, время иное — люди добрые отучат воровать, дурость выгонят. А вот в прежние времена так ему бы, как и батьке, обрубили бы пальцы на ногах…
— Серьезно? — удивляется Малинин. — Пальцы обрубили?
— Топориком! Поймали в кладовой — сало крал — и обрубили, чтоб неповадно было на чужое добро зариться.
Малинин смеется:
— От Петьки трудно убежать — любого догонит. Тут уж он знает, что к чему… Даже, видите ли, лев боится, что и ему коготки обстригут, хитрит, значит…
Петька не стал учинять самосуд, отпустил Лодика. Тот вскочил с земли и, пригнувшись, задал стрекача.
— От людей бежит, — говорит отец.
— Как волчонок, значит. Человек-волчонок! А вырастет — поумнеет и вряд ли вспомнит, как мы тут его перевоспитывали, — смеется Малинин.
Петька нес сумочку с набором ключей от машины. Лицо было красное у него, потное.
— Отпустил, жалко стало сопляка — малый, дурной… Родителям надо будет сказать, что их сын ворует, — пусть отучают.
— Ты не слышал: родители у него, оказывается, сами такими были… — И Малинин пересказал Петьке беседу с отцом.
…Потом они уехали.
Я глядел им вслед. Малинин, приоткрыв дверцу кабины, стоял на подножке и махал нам рукой. Михальков сидел, сгорбившись, в кузове. Номер полуторатонки становился все меньше и меньше, а потом и совсем расплылся в белое продолговатое пятно.
— Ну, что?.. Бобры бобрами, а поросенок-то голодный… Покуда матка не вернулась, давай, сын, хоть со двора сойдем, а то попадет нам с тобой… Так и быть, косить уж сегодня некогда, а петушков нарвем.
«ЭКСПЕРТЫ» В ВОСТОРГЕ
Ловушку мы все-таки сделали. Правда, была она наполовину из лозовых прутьев, потому как нужной проволоки у нас не нашлось. Медными, ломкими кончиками, что пооткручивали из давно забытого матраца, мы кое-как привязали лозины к трем обручам, которые были скреплены между собой металлическими прутьями. Ловушка представляла собой метровый цилиндр диаметром чуть поменьше полуметра. Дно ее сетчатое — решетка, сплетенная из проволоки. Такая же и дверца — из проволоки. Ставилась ловушка на взвод так: дверцу продавливали внутрь, цепляли краем за крючок, который удерживает ее до тех пор, пока зверь, войдя в ловушку, не заденет сторожок. Тугая пружина тут же захлопывает дверцу, и уже как ее ни надавливай изнутри, не откроешь — приваренные