Читать интересную книгу Три рэкетира - Ярослав Зуев

– Бред сивой кобылы! – заявил Сергей Михайлович, но спокойней ему не стало. Испытывая тошнотворные приступы паники, он опустил глаза к перилам, чтобы поглядеть, что, в таком случае творится под домом. Лучше бы не смотрел. Змейки тротуаров показались ему слишком тонкими, крыши припаркованных машин – чересчур маленькими. Более того, они постепенно удалялись, будто Сергей Михайлович смотрел на них, не свесившись через перила своего шестнадцатого этажа, а, к примеру, из гондолы набирающего высоту стратостата. Он высунул голову дальше, все еще не веря глазам, и с ужасом обнаружил, что ровные кромки балконов под ним куда-то исчезли. Нижние этажи, с первого до пятнадцатого, словно растворились в воздухе.

Волосы Сергея Михайловича зашевелились от животного страха. Он открыл было рот, но крик застрял в горле, тело парализовало.

«Вот, значит, каково пришлось бедолаге Волку Ларсену[11]», – еще подумал полковник, и тут медленно уплывающая из-под ног земля прыгнула в лицо. Словно он, глядя в видоискатель фотокамеры, резко приблизил объекты внизу, так, что стали видны желтые головки одуванчиков на полянке у подъезда и смятая сине-белая пачка «Ротманс», которую какой-то шалопай бросил мимо мусорного бака. Полковник ахнул, решив, что вывалился и летит навстречу земле с выпученными глазами. Он зажмурился, ожидая удара.

Ничего. Он стоял на балконе.

Собрав волю в кулак, полковник оторвался от перил, толкнул плечом дверь и ввалился в кухню своей квартиры. И сразу оказался в гуще ароматов готовящегося обеда. Запахи шли отовсюду: жареной картошки с луком – от плиты, овощного салата – со стола, душистого кофе – из кофеварки. Запахи стояли так плотно, что казались осязаемыми. «Плотнее пассажиров метро в час-пик», – подумал Сергей Михайлович, представив, как они толкаются друг с другом, отвоевывая пространство в его, Украинского, носу. Полковник тяжело осел на табурет, чувствуя себя после дурманящей свежести балкона рыбой, заточенной в давно нечищеном аквариуме. Зато аквариум никуда не летел, Сергея Михайловича это устраивало. – «Еще как!» – Дрожащей рукой, боясь обернуться к окну, он потянулся за шторой. Штора почему-то отсутствовала.

– Лида, ты опять, что ли, занавески стираешь? – спросил он жену. Супруга корпела над раковиной в дальнем углу кухни. Она стояла спиной, в халате, подаренном им года три назад, к Восьмому марта, кажется. Судя по методичным движениям локтей и характерным звукам, доносившимся из-под крана, жена чистила рыбу. Тело Сергея Михайловича наполнилось приятным чувством безопасности и уюта, потому что никто никуда не летает в своей кухне, сидя за столом перед тарелкой ухи. Он ощутил непреодолимое желание подойти сзади к жене и нежно поцеловать в затылок. Уже начал подниматься из-за стола и окостенел, сраженный внезапной догадкой: «А может, она не знает? Стоит здесь, потрошит дурацкую рыбу, ини черта не знает, как мы летим повоздуху?» — Украинский перевел дыхание. Оборачиваться к окну он даже не думал. Еще чего…

– Лида?

Жена молча трудилась над рыбой, – «по уши в работе».

«Правильно! – Украинский уткнулся в ее лопатки недружелюбным взглядом. – Совершенно ничего не знает. Никогда ничего и не хотела знать. Ни про то, что мне довелось пережить, карабкаясь по служебной лестнице, ни каким макаром дочка поступила в академию, ни про котлы, в которых пришлось вариться, чтоб появились шмотки, квартиры, машины, дачи и прочее, прочее барахло. Ни о том, что кошелек не резиновый, а баксы не растут на деревьях. Ни о том, почему по вечерам топил душу в водке. Точнее пытался, так как топить-то, в сущности, стало нечего, – все с потрохами давно купил Поришайло».

«Рыба-прилипало, вот ты кто!» — сжал кулаки Украинский.

Жена ничего не замечала. Низко согнулась к раковине и колдовала над своей рыбой.

«Хоть башку туда засунь, – раздраженно думал Сергей Михайлович, – когда мне понадобится кухарка, я ее найму».

Сергей Михайлович резко подался вперед, смахнул со стола кухонную утварь и сказал хрипло:

– Просрали Родину, Лида.

И замер, сраженный столбняком, потому что женщина, наконец, обернулась. Вместо Лиды Украинской перед ним была Мила Сергеевна Кларчук, сложившая губки в насмешливой улыбочке: «Ну, как тебе, полковничек, эта новая хохмочка?»

Мила двинулась к Украинскому, широко расставив руки, еще немного, и полностью бы скопировала Родину-Мать. Длинные ухоженные пальчики выпустили освежеванную рыбью тушку, и та плюхнулась на пол с омерзительным шлепком. В правой Мила сжимала нож. С широкого лезвия капала темная рыбья кровь, оставляя на линолеуме безобразного вида лужици.

Поясок халата скользнул к ногам Милы Сергеевны, на которых красовались новые красные тапочки Лиды Украинской. Полы халата разошлись в разные стороны, предоставив Сергею Михайловичу возможность полюбоваться ложбинкой меж двух упругих грудей, нежными розовыми сосками, плоским животом и маленькими круглыми коленками. Лифчик и трусики Мила, очевидно, забыла дома. Ее до странности голубые глаза, из-за сделавшихся огромными зрачков, показались полковнику бездонными.

«В таких и утонуть недолга».

Мила возбужденно дышала, ее живот напряженно вздымался и опадал, отчего голова Сергея Михайловича скоро пошла кругом. Рот наполнился слюной. Он с хрустом сглотнул, чувствуя, что едва не подавился.

«Такой я тебя и представлял, крошка, а ведь представлял, и не раз, себя-то к чему обманывать».

– Хочешь меня, да? – от ее завораживающего голоса, с почти неуловимой хрипотцой, полковника бросило в жар. Мила приблизилась вплотную, тонкий аромат духов смешался с запахом свежей рыбы.

– Хочешь, да?

Не успел полковник ответить «ДА», в воздухе просвистел нож. Тонкое длинное лезвие по самую рукоятку вошло в грудь полковника. Украинский жалобно закричал, попробовал отпрянуть и вжался в спинку кухонного уголка. Мила будто обезумела. Она наносила удар за ударом, Украинский страшно мычал, а острое стальное лезвие раз за разом вспарывало кожу, протыкая внутренности.

От былого завораживающего голосочка Милы Сергеевны не осталось даже и тени.

– Предать нас решил, мразь?!

Украинский повалился на бок, извернувшись угрем, пнул Милу ногой. На ноге оказался кирзовый армейский сапог. Откуда взялся сапог – оставалось только гадать, Сергею Михайловичу было не до загадок. Подбитая гвоздями подошва угодила в обнаженный живот женщины. Она со всхлипом перелетела кухню и врезалась спиной в холодильник, сдвинув его с места. С полок посыпались продукты, закупленные Лидой Украинской на неделю вперед. Мила взвилась, как раненая пантера и прыгнула обратно, вращая над головой ножом. Нож, руки и живот Милы были заляпаны кровью.

«Это же моя кровь, – с убийственной четкостью осознал Украинский. – Это Моя Кровь, стерва!»

В ладони появился пистолет, штатный ПМ, полностью готовый к бою. Украинский, не колеблясь, нажал курок. Руку дернуло, Милу снова отбросило к холодильнику, и она съехала на линолеум. В кучу разбросанных по полу йогуртов, кусков сыра и палок сырокопченой колбасы. Кефир из лопнувшей упаковки окрасился кровавыми брызгами. Халат полностью слетел с Милы Сергеевны, очутившись на голове.

Украинский порывисто вскочил, думая только о том, что же теперь говорить Поришайло, и что скажет (сделает) сам Артем Павлович, когда узнает… Холодный пот градом катил по спине Сергея Михайловича, скапливаясь в том месте, где упругая резинка трусов глубоко врезалась в кожу.

«Скоро и трусы намокнут, чтобы ты не сомневался».

Нагнувшись над подрагивающим телом Милы, – «агония у нее, что ли?» – и ни на секунду не забывая о пистолете, Украинский ногой перевернул женщину на спину.

И издал душераздирающий вопль, потому что с пола на него смотрели стекленеющие карие глаза Светочки – любимой доченьки, умницы, студентки второго курса Академии управления и, вообще, пожалуй, единственного живого существа, ради которого он готов был вариться в этой каше.

Разум Сергея Михайловича взорвался водопадом мыслей. Большая часть шла мутным бессвязным потоком, полным горечи и безысходного отчаяния.

«Господи, что же я наделал?! Что я наделал?! – Украинский вцепился в волосы. – Звони в «03»… Нет, не дозвонишься… А дозвонишься, не дождешься! Сам, сам повезу… Пара минут есть…»

«Нет у тебя никаких минут! Поздно… Слишком поздно…»

Света глубоко вздохнула и широко открыла глаза. Украинский все понял, а, поняв, страшно закричал. Запустил руки под коленки и спину дочери, – «только не умирай, ну пожалуйста, не умирай!», – прижал к груди, – «Господи, как пушинка ведь! – судорожно повернулся вокруг оси, в поисках ключей от машины, и нечаянно глянул в окно. Про гондолу стратостата Украинский давно забыл. И напрасно. Там, за окном, вечерело. За поросшими унылым редколесьем сопками величественно серебрилась река, полноводная, как море. Украинский стал как вкопанный, с головой, недоверчиво склонившейся на бок, вглядываясь в бескрайнюю гладь Амура, такого невероятно широкого, что противоположный китайский берег терялся в висящей на горизонте дымке.