Читать интересную книгу Воровская трилогия - Заур Зугумов

Мусорок был молод и, видно, не привык еще к профессиональному беспределу и наглости своих коллег. Вечером следующего дня меня уже отправили в Бутырку, где мне пришлось отсидеть около двух лет, прежде чем состоялся суд, а затем и этап в лагерь во Владимирской области.

Эти неумолимые тюремные двери, однажды замкнувшись, распахиваются уже не скоро: они кажутся окаменевшими, навсегда неподвижно застывшими во мраке острогов. Они с трудом поворачиваются на своих петлях, особенно когда приходится кого-нибудь выпускать. Войти – легко, выйти – дело другое…

Часть IV. Бутырка

Глава 1

Время – вор. Сегодня ты богат, как арабский шейх, а завтра счастлив, если можешь позволить себе горсточку риса, так что искателям приключений я бы советовал занимать место где-то в центре колеса Фортуны: если вы и не сможете подняться достаточно высоко, то, по крайней мере, не сможете и опуститься слишком низко.

Итак, я вновь оказался в Бутырке. Только вор способен задержать вора, и только закон может освободить его, как говорили древние греки. Но узников Бутырского централа этот закон почему-то не жаловал. По три, пять, а иногда и по семь лет люди в буквальном смысле слова гнили здесь – в переполненных и вонючих камерах этого мрачного, таинственного и человеконенавистнического каземата, еще лишь только находясь под следствием и даже не имея представления о том, когда же, наконец, предстанут пред судом.

В начале апреля 1996 года, после нескольких суток, проведенных «на сборке», меня «подняли на аппендицит», в общую хату 164-А. К тому времени я уже начал подкумаривать и чувствовал себя неважно. Дело в том, что все время, проведенное на свободе, я плотно сидел на игле, а те запасы малясы, которые я затарил при запале в надежный гашник, подошли уже к концу.

Бутырка образца 1974 года, когда я впервые «заехал» сюда, и та же тюрьма, в которой я находился теперь, были схожи меж собой как небо и земля. Я сравниваю в первую очередь основу всех исправительных учреждений ГУЛАГа – режим содержания заключенных, ну и, безусловно, местную администрацию.

Без этого основного (после воровского) органа тюремной власти любое сравнение будет неполным. Как и подобает истинному бродяге, хотелось бы в первую очередь вспомнить о Жулье, находившемся в то время на централе. Это были: Дато Ташкентский, Дато Какулия Тбилисский, Тимур Кутаисский, Робинзон, Валера Тбилисский, Мераб Бахия, Тенгиз Кучуберия, Славик Паки Гудаутский, Якутенок, Маис, Степа Мурманский, Богдан Махачкалинский, Гоча Мамаладзе, Боквер, Бадри, Гиви Црипа, Авто Сухумский, Руслан Осетин, Гриша Серебряный, Гуча Тбилисский…

Думаю, нетрудно догадаться, что при постоянном пребывании в любой тюрьме такого количества урок там должен быть порядок. Несмотря на то что условия содержания почти во всех камерах были абсолютно невыносимыми, а работа следственных органов и судов, мягко выражаясь, оставляла желать много лучшего, тем не менее законы везде были чисто воровскими: строгими, но справедливыми. Ни одна мелочь не могла укрыться от зоркого глаза положенца или вора, потому что из этих мелочей в общем-то и построена жизнь арестанта.

Что же касалось администрации, то на смену бывшему музыканту Орешкину, который был, относительно предыдущих своих коллег на посту начальника СИЗО, понятливым, справедливым и по большому счету неплохим человеком, пришел Волков, фамилия которого говорила сама за себя, да еще и со своей свитой, включая одного из своих заместителей – Ибрагимова.

Кстати, это был единственный человек в тюрьме, с которым мне постоянно приходилось вступать в разного рода конфронтации, но не потому, что он был таким уж непримиримым мусором, нет, он просто всем хотел таким казаться. На самом же деле это был натуральный дегенерат с очень ограниченным кругом мышления, да к тому же еще и тупорылый осел, кавказской национальности в придачу.

В камере 164-А, где мне пришлось провести немало времени, рассчитанной на тридцать шесть человек, находилось чуть больше ста, но точная численность людей зависела от очередной килешовки, которая в плановом порядке проходила по нескольку раз в месяц, а то и больше. В хате я никого не знал, но встретили меня, как и было положено, по-каторжански, включая некоторую долю опаски и недоверия. Но после того как, поинтересовавшись присутствием урок в централе, я отписал некоторым из них малявы и получил на них ответ, в кругу братвы меня безоговорочно признали своим.

Хотя о какой там братве могла идти речь? Так, пара-тройка фраеров, нахватавшихся верхушек, да их окружение, «очка ниже», но мнящие из себя блатных или игравшие в эту опасную игру.

Об обиде на людей, даже игравших в блатные игры, конечно же не могло быть и речи. Они в любом случае поступали правильно. Сколько сухарей и блядей плавало во все времена по московским централам, даже несмотря на постоянное присутствие там воров, я знал не понаслышке.

Да и война с разного рода нечистью – беспредельными мордами еще не была закончена. Кое в каких камерах они еще поднимали головы и старались диктовать что-то свое, но все конечно же в таких случаях зависело от камерного контингента, точнее, от понятий и позиций, которые занимал этот самый контингент. Так что процедура приема была такая, какой и должна была быть, и бродяге к ней было не привыкать.

Я знал нескольких Воров из тех, что находились в тюрьме, когда я заехал на Бутырку. Это были: Якутенок, Богдан, Дато Какулия и Маис. Руслана Осетина к этому времени уже вывезли на Матросскую Тишину. С ними я первое время и общался через малявы, через них и узнавал все тюремные и прочие новости, которые мне положено было знать.

Через две недели после водворения в централ, то есть первого мая 1996 года, меня неожиданно выдернули из хаты и, продержав сутки в 139-й тубхате Бутырок, отправили на Матросскую Тишину, на больничку.

Дело в том, что во время кумара у меня вновь открылся чахоточный процесс и я уже начал харкать кровью. А в связи с тем, что по всей стране, но особенно в заключении, с этой бедой уже начали бороться не на шутку, то и меры принимали экстренные.

Глава 2

«Тубанар», куда меня поместили после «прожарки», представлял собой двухэтажное здание из двадцати шести камер. Здесь, так же как и в Бутырке, да и в основных корпусах Матросской Тишины тоже, камеры были забиты под завязку. Но если в переполненных камерах московских тюрем находились здоровые люди, то в камерах-палатах «тубанара» Матросской Тишины на одно место приходилось по три чахоточных арестанта, которые спали так же, как и все и везде, – по очереди.

Можете себе представить квадратное помещение, приблизительно 6×6 метров, в котором установлено три двухъярусных шконаря на шесть человек, а в камере постоянно находится больше двадцати?! Как умудриться приспособиться к таким условиям больным людям?

И ведь приспосабливались же и жили, но… Условия содержания были не просто невыносимыми, они были убийственными. Почти каждый день кто-то из больных арестантов отдавал Богу душу, а иногда – и по нескольку человек в сутки. В почти непроветриваемых камерах-палатах постоянно стоял запах пота, гноя, сырости и смерти.

Увидев весь этот кошмар, поневоле можно было задаться вопросом: зачем же еще судить и приговаривать к каким-то срокам заключения арестантов, находившихся здесь? Больше того, любому из уже осужденных и отбывавших срок в этом земном аду, будь моя воля, я бы засчитывал день за месяц, не менее.

И видит Бог, это не простые слова сочувствующего. За все то время, которое я провел на Матросской Тишине, – с первого мая по одиннадцатое сентября 1996 года, мы вместе с моим корешем Колей Сухумским, с которым были на положении в «тубанаре», сделали столько добра на благо людей, чалившихся здесь, что безо всякой скромности смею утверждать: его трудно переоценить.

Когда я прибыл на «тубанар», в этом централе было тоже немало урок. Это в первую очередь недавно прибывшие сюда из Бутырки Руслан Осетин и Боквер, а также Мегона Зугдидский, Каха Кутаисский, Вардан, Гриша Казанский, Рафик Бакинский, Георгий, Петруха, Миша Питерский…

Но не только они, а ни один из предшествующих им урок, даже серьезно больных туберкулезом, на самом «тубанаре», насколько я знаю, никогда не был. Здоровые воры находились в корпусах, а больные – на «Кресту», который располагался прямо напротив корпуса тубиков.

Думаю, читателю будет интересно узнать, почему все было именно так, а не иначе? Что ж, попробую это объяснить. Начну, пожалуй, с того, что «тубанар» Матросской Тишины был в то время единственным такого рода местом для всех, как московских, так и некоторых областных тюрем. Даже для того, чтобы объявить массовую голодовку именно на этом «тубанаре», желания лишь одного урки было маловато.

Точнее, если рядом не было воров и ни с кем из братьев нельзя бы было посоветоваться, любой из жуликов мог объявить ее сам, но все же для этого нужны бы были очень веские основания. Такие серьезные, чтобы ни у кого из урок на первом же предстоящем после голодовке сходняке не возникло подозрения, что «замутивший голодовку» вор превысил свои полномочия, и чтобы этого урку, не дай Бог, не «тормознули».