Я не глупый человек, я понимаю, что к чему; поэтому, может быть, я сумею пролить свет на какие-либо события, компрометирующие его. Я прошу Вас, вызовите меня к себе, отдайте этому полчаса из Вашего, правда, очень немногого времени отдыха. У меня никого нет. Я не знаю, что мне делать. У Вас имеются жены, дети, внучата, вы можете себе представить, что со мной делается.
Если я еще дня три останусь в таком неведении, я сойду с ума. Умоляю Вас, позовите меня, спросите что-нибудь, скажите мне что-нибудь! Если Лаврентий Павлович в чем-либо непоправимо ошибся и нанес ущерб Советскому государству, и, следовательно, незачем меня и вызывать. Прошу Вас разрешить мне разделить его судьбу, какова бы она ни была. Я ему предана, верю ему как коммунисту, несмотря на всякие мелкие шероховатости в нашей супружеской жизни — я люблю его. Я никогда не поверю в его сознательное злонамерение в отношении партии, не поверю его измене ленинско-сталинским идеям и принципам. Следовательно, я не заслуживаю никакой пощады! Я только прошу пощадить моего сына Сергея. Он молодой, способный, принципиальный, образованный коммунист. Ему двадцать восемь лет, и уверяю вас, у него не было и двадцати восьми досужих дней. Я все сделала для того, чтобы он всегда был занят своей работой и учебой; поэтому он свою сознательную жизнь провел самостоятельно и независимо от нас. Лаврентий Павлович, занятый всегда большой государственной работой, не мог уделять ему никакого времени и внимания даже тогда, когда он был несовершеннолетним; после же он был всегда вне дома на учебе или на работе. Он относится к своему отцу с уважением и любовью, как и должен относиться молодой человек к своему отцу пока он это заслуживает. Он мой сын, в него вложена почти вся моя жизнь, сохраните его для пользы нашего государства, облегчите ему и помогайте перенести несчастье, постигшее нашу семью.
Его жена, внучка А. М. Горького, — молодая, не имеющая никакого жизненного опыта женщина, и при том слабого здоровья. В силу определенных условий, у нее не выработано никакой трудовой дисциплины, она незнакома с правилами советского общежития и малейшее напряжение в жизни вызывает у нее отвращение. Конечно, со временем она вырастет и станет на высоте, подобающей советской матери и женщине, но пока что создать самостоятельно для нормального физического и морального воспитания детей условия — она не сможет; таким образом, урегулирование быта и мелочей домашней жизни целиком ляжет на Сергея; все это будет, конечно, отражаться на его работоспособности, о чем я и сожалею. Они ушли из дома без копейки денег. Все трудовые сбережения Серго, в том числе и деньги, полученные за лауреатство, лежат дома и опечатаны. Возможно, он не допущен на работу; что же он должен делать? Помогите ему, прошу вас всех, он это возместит Советскому государству своим честным трудом. Я воспитана партией, советским обществом и моей семьей в глубоком уважении, любви и преданности вам; это и дает смелость обратиться к вам с такого рода письмом».
Вероятно, Нина Лаврентия действительно любила. Иначе бы не обратилась с таким письмом к Никите Сергеевичу, зная, что уже арестованы и муж, и сын, и что ее саму легко могут сделать «врагом народа». Под «мелкими шероховатостями в нашей супружеской жизни» подразумевались многочисленные супружеские измены Лаврентия Павловича, которые не могли быть тайной для Нины Теймуразовны. Это и было то «уязвимое место», которым, по мысли супруги «лубянского маршала», могли воспользоваться враги. А еще чувствуется, что невестку она недолюбливала. А то, что «принципиальный и образованный коммунист» Серго Берия не брезговал присваивать себе работы бесправных ученых-зэков в «шарашках», выяснится уже во время следствия.
Интересно, что в письме Нины Теймуразовны, написанном Хрущеву из Бутырской тюрьмы 7 января 1954 года, уже после суда над Берией, ни разу не упоминалось, что во время ее допросов следователи хоть раз ссылались на показания ее мужа. Зато теперь приводились подробности «семейных шероховатостей». Вдова Берии утверждала: «…Действительно страшным обвинением ложится на меня то, что я более тридцати лет (с 1922 года) была женой Берия и носила его имя. При этом до дня его ареста я была ему предана, относилась к его общественному и государственному положению с большим уважением и верила слепо, что он преданный, опытный и нужный для Советского государства человек (никогда никакого основания и повода думать противное он мне не давал ни одним словом). Я не разгадала, что он враг Советской власти, о чем мне было заявлено на следствии. Но он в таком случае обманул не одну меня, а весь советский народ, который, судя по его общественному положению и занимаемым должностям, тоже доверял ему.
Исходя из его полезной деятельности, я много труда и энергии затратила в уходе за его здоровьем (в молодости он болел легкими, позже почками) (формулировка замечательная: получается, что не любовь двигала Нину Теймуразовну в ее заботе о муже, а только осознание партийного долга — надо создать надлежащие условия для работы ценного кадра; если тут перед нами не обычная уловка с целью преуменьшить свою «вину» как «члена семьи врага народа», то можно догадаться, почему Лаврентий Павлович любил сходить налево. — Б. С.). За все время нашей совместной жизни я видела его дома только в процессе еды или сна, а с 1942 года, когда я узнала от него же о его супружеской неверности, я отказалась быть ему женой (Лаврентий Павлович на следствии показал, что «заразился сифилисом в период войны, кажется, в 1943 году и прошел курс лечения»; может быть, в связи с болезнью жена и узнала о бесчисленных любовных шашнях своего благоверного. — Б. С.) и жила с 1943 года за городом и вначале одна, а затем с семьей своего сына. Я за это время не раз ему предлагала, для создания ему же нормальных условий, развестись со мной с тем, чтобы жениться на женщине, которая, может быть, его полюбит и согласится быть его женой. Он мне в этом отказывал, мотивируя это тем, что без меня он на известное время может выбиться как-то из колеи жизни. Я, поверив в силу привычки человека, осталась дома с тем, чтобы не нарушать ему семью и дать ему возможность, когда он этого захочет, отдохнуть в этой семье. Я примирилась со своим позорным положением в семье с тем, чтобы не повлиять на его работоспособность отрицательно, которую я считала направленной не вражески, а нужной и полезной.
О его аморальных поступках в отношении семьи, о которых мне также было сказано в процессе следствия, я ничего не знала. Его измену мне, как жене, считала случайной и отчасти винила и себя, так как в эти годы я часто уезжала к сыну, который жил и учился в другом городе».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});