— Да как же — не живой? Ты откуда знаешь?
— Видел. Как — уж прости, не скажу. Да и секрета особого вы не делаете: всё ещё орёте в хижине так, что слышно снаружи.
— Нет, ты не мог этого видеть! Он чихнул огнём и бороду Хагриду спалил!
— А свинья у МакГонагалл столы в классе сшибала. И профессор её одним взмахом создала. Как думаешь, если поднапрячься пару вечеров, можно создать правдоподобную игрушку, пыхающую огнём?
— Норберт — не игрушка! С чего ты вообще взял, что это… что он ненастоящий?
— Она замирает, когда никого рядом нет, чтобы экономить энергию. Изображает сон.
— Норберт — «он».
— У этой транс-иллюзии — форма самки, рогов нет. Про диморфизм почитай на досуге. Мы не о том говорим. Какого размера было яйцо?
— Не скажу.
— Я скажу. Сантиметров тридцать, чёрное. Верно?
— Ну…
— И дней за пять птенец вымахал почти до полутора метров от головы до кончика хвоста? Чем его Хагрид кормит — центнерами мяса с анаболиками?
— Раз в полчаса — ковшик цыплячьей крови с… бренди, — Грэйнджер недовольно поджала губы.
— Не буду спрашивать, где воруют самогон драконьи самки в естественной среде. Видишь ли, если выжать свежезабитого взрослого петуха в центрифуге, как раз пол-литра крови из него и можно извлечь. Сколько потребуется извести цыплят на каждую кормёжку раз в полчаса? Там рядом нового куриного кладбища случайно не появилось?
— Ты… очень циничен, — нахмурилась Грэйнджер. — Да откуда я знаю, где Хагрид взял эту кровь? Купил в Хогсмиде?
— Иногда полезно поставить себя на место другого, знаешь ли. Спроси «А что бы делал я?» — и многое становиться понятнее. Ладно, ещё вопросы. Сколько, по-твоему, белка́ в литре крови? Как это согласуется с набранной массой? Ты интересовалась, сколько времени занимает откормить бычка или жеребца? Какое количество навоза выгребается? Там кучи драгоценного драконьего помёта рядом не появилось, часом? Эта ваша Норберт бабочками какает?
— Гарольд, — перешла к последнему доводу Грэйнджер. — Это магия. Здесь возможно всё.
Я вздохнул.
— Конечно. Магия, попирающая законы сохранения. Драконы высиживают яйца пару дней, откармливают птенцов кровью с бренди, а уже через три недели драконий слёток способен самостоятельно воровать овец, а потому выпинывается из гнезда на вольные хлеба. Так?
— Именно!
— Как полагаешь, при такой демографии — сколько им потребуется времени, чтобы расплодиться и выжрать всё вокруг?
Гермиона задумалась.
— Я отвечу тебе так, как вижу это с точки зрения магии, — подождав, тихо ответил я. — Это *неуважительно* для такой величественной магической расы, как драконы — плодиться со скоростью дворовых воробьёв.
Вообще-то, то, что живёт в Румынии — не драконы. Из того, что мне приходилось читать в библиотеке Саргаса… Не хотелось бы заиметь на Земле хотя бы одного настоящего дракона. Опасного прежде всего своим разумом, и лишь затем — силой магии. А в Румынии — это так… виверны.
— Зачем ты мне это говоришь?
— Ты помнишь, с чего начался разговор?
— Что мы не должны так писать эссе… Шучу! Гарольд, но мы же дети. Нас не могут посадить в тюрьму.
Я глубоко вздохнул.
— Гермиона, я пока не понял, в чём там точно дело, но Азкабан — это не совсем та тюрьма, которая… которые есть у маглов. Скажем так, чистокровные маги — те, которых не испугать ни пытками, ни жертвоприношениями — не хотят туда попадать даже на месяц. И я бы не переносил на общество магов либеральные традиции современных маглов. Представь, что на дворе — средневековье. Там никого не трогал ни голод, ни мучения, ни смерти детей. Половина умирала во младенчестве. Вот это — отношение чистокровных магов к нам, маглорождённым. За нас заступиться некому.
— Но так нельзя… Ты уверен?
— Я уверен, что «мы же дети» — не аргумент. Но ты права. Наша смерть в Азкабане не принесёт выгоды. Нас можно использовать рациональнее. И это ещё хуже.
— Что… Что ты имеешь в виду? — подозрительно посмотрела на меня Гермиона.
— За нас могут заступиться. Отмазать от обвинения. Но не бесплатно. И расплачиваться ты будешь всю жизнь. Чем-то очень плохим и затягивающим тебя в эту воронку всё глубже.
— А… почему всю жизнь? Я же могу…
— Те, кто сажают тебя на крючок, умеют это делать так, что ты не соскочишь. Даже у маглов. А у магов есть отличное подспорье: магические клятвы.
— Тебе-то откуда знать?
— Я лично встречал таких «должников». Тех, кто в молодости совершил что-то похожее, не очень уж и плохое по сути, но теперь вот расплачивается без надежды вырваться. Один обет тянет за собой второй, потом третий… и на руках заканчивается место для новых оков.
На чём, интересно, повязали Снейпа?
— Но… какое это имеет отношение к нам? Мне кажется, ты преувеличиваешь опасность.
Говорить ей или нет?
— Скажи, почему у Рона перевязана рука?
— Не твоё… Ладно. Его Норберт укусил. Зубы ядовитые, наверное. А ты говоришь, дракон ненастоящий.
— А что говорит Помфри?
— Он боится к ней идти. Она же начнёт вопросы задавать.
— Придумать правдоподобную причину несложно, тут вокруг полно ядовитой гадости. А вот объяснить Помфри, почему он ходит забинтованным с абсолютно здоровой рукой — да, это непросто.
— А зачем ему… Ну, знаешь ли! — Гермиона вскочила. — Гарольд Поттер! Я думаю, ты просто завидуешь и говоришь гадости. Это отвратительно.
Скажи ещё: «конкурент».
Гермиона быстро собрала вещи и убежала. Горы взятых с полок книг остались брошенными на столе.
Порядок. Прямолинейная, бесхитростная, предсказуемая стихия. Порядок всегда оказывается в подчинении, ибо не может вести самостоятельную интригу. Как же объяснить Гермионе, что не каждый встреченный взрослый достоин доверия? Не каждый, выглядящий благообразным или добрым, имеет на тебя столь же добрые и бескорыстные виды? Как убедить её, что собственная хитрость тоже может быть доброй?
Нужно показать ей, к чему приводит её путь. Пройти по грани, довести до дна, дать обозреть открывшиеся глубины, но не дать замазаться… Да уж,