Читать интересную книгу Искры - Михаил Соколов

Игнат Сысоич услышал слово «плановать» и потерял охоту начинать разговор о хозяйстве. «Ясное дело, они с матерью, с Марьей, уже столковались. Эх, дела!» — подумал он и помедлил с ответом. Видел он: не тот, совсем другим вернулся зять с фронта и что-то с холодком смотрит на все. Даже в амбар пошел лишь на третий день, а не в первый час, как приехал, да и ходил-то больше ради приличия. «Как подменили парня! И Федька, и не Федька», — удивлялся Игнат Сысоич и тотчас вспомнил о Леоне. «А не по одной дорожке пошли они? Кажись, по одной, видит бог, не ошибаюсь», — заключил он и неохотно ответил:

— Вы с матерью как все одно сговорились. Она тоже толковала про то, что я все хорошо умею наперед расплановывать, да только, мол, ничего от этого в закром не прибавилось… Знамо дело, люди добрые уже к весне готовятся. Да и я не сидел сложа руки и думку имел посеять десятинок… двадцать, — немного покривил душой Игнат Сысоич и, помолчав, продолжал: — А ты вот пришел и ни слова про хозяйство. Поэтому и я молчу. А планы у меня есть, ясное дело, без них жить нельзя.

Федьке смешно и горько было слушать эти полные обиды слова тестя. Он ли, исконный хлебороб, выросший в степи и возмужавший в полевой работе, не хочет сеять хлеб? Он хочет сеять, много сеять! Хочет и любит, и в этом — смысл его жизни. «Но ведь сеять-то у тестя не на чем! Земли нет, неужели это не ясно?»

Так теперь думал Федька и так сказал, но Игнат Сысоич неуверенно возразил:

— Атаман же обещался нарезать тебе за Георгия. Да можно и заарендовать сколько хочешь, земли теперь гуляет много.

— Гуляет… А почему она гуляет и почему я должен за нее деньги платить? Почему мне за Георгия атаман нарежет, может, с десятину, а вам ничего не дает? — спросил Федька и неожиданно заявил: — А я хочу теперь другого, батя. Я хочу, чтобы у вас была постоянная земля. Столько, сколько мы осилим с вами. Забрать надо землю у тех, у кого ее много, — у помещиков и прочих богатеев.

Игнат Сысоич слышал эти слова от Чургина, от Леона, но от Федьки никогда не предполагал услышать и недоверчиво посмотрел на него.

— Забрать? Силком?

— Силой.

На этом разговор о хозяйственных планах и кончился. Да собственно Игнат Сысоич и не имел теперь таких планов, а говорил о них больше по привычке, потому что весь век мечтал выбиться из нужды.

2

Леон был у Чургиных.

В связи с булыгинским проектом законосовещательной Думы земцы-либералы начали новую банкетную кампанию. Чувствуя себя до некоторой степени победителями, они произносили речи на банкетах, называли царский рескрипт первой ласточкой будущих великих реформ.

Ряшин заговорил на сходках о практической целесообразности и о преимуществах легальных форм борьбы с самодержавием и тесного союза в этой борьбе с либералами.

Леон устроил диспут с меньшевиками, но это не помогло. Ряшин водил кое-кого из рабочих на банкеты, рабочие читали там заготовленные Ряшиным и Кулагиным речи, и на том дело кончалось. Леон решил посоветоваться с Чургиным, что делать, дальше, в новой обстановке, и приехал в Александровск, Когда он вошел, Варя взглянула на него и руками всплеснула:

— Да у тебя что, жены нет, что ли? Мощи одни остались.

Леон горько улыбнулся:

— Опять на нелегальном, дома не живу. С такой жизни не разжиреешь.

Варя заторопилась греть воду, заводить блины, сердито спрашивая:

— Муж на нелегальном, а она все на своем? Почему же она не с тобой?

— Ничего у нас не получается, — уныло проговорил Леон. — Я было обрадовался, когда она стала помогать мне, как ты Илье, но это так же быстро прошло, как и пришло.

— А ты еще раз серьезно поговори с ней. Ведь любит она тебя, значит должна понять все твое и перемениться, — сказала Варя, заливая сковородку жидким тестом, и неожиданно добавила — Я сама поеду к ней.

— Попробуй, — вяло отозвался Леон, устало закрывая глаза.

Варя заметила, что он дремлет, и с болью в душе подумала: «Эх, Алена, Алена! Дура ты. Не помогать такому мужу в таком деле, а?»

Не прошло и часу, как Леон, помывшись, сменив белье и побрившись, уже сидел за столом и, сдерживая разыгравшийся аппетит, отправлял в рот блин за блином. Варя подносила ему новые — пухлые, горячие, пахнущие дымком и коровьим маслом и тихо вздыхала. Жалко ей было брата, гордилась она им, и Алену жалко было. Как помочь им?

Не скоро насытился Леон, а насытившись, отвалился к спинке стула и опять почувствовал, что его еще сильнее клонит ко сну.

— Ешь, у меня много еще, — сказала Варя, подходя с новой стопкой блинов. — А то приляг, отдохни.

— Спасибо, сестра, — улыбнулся Леон и, встряхнувшись, поднялся со стула. — А хозяин что — разгуливает?

— Все утро читал. А потом, вот так же, поел и говорит: «Пойду шары гонять в бильярдной или с докторов спорить». Это ему вместо отдыха.

— Ну, вот и я пойду… — сказал Леон, берясь за картуз.

— Так ты же в шары не играешь?

— Зато спорить хочется. Нет, не то слово — драться хочется со всеми этими болтунами-земцами, меньшевиками…

— Ну иди, вижу — не терпится. Разве вас с Ильей заставишь отдыхать, — с мягким укором сказала Варя.

Когда горничная впустила Леона, доктор Симелов возбужденно ходил по своему кабинету и запальчиво говорил:

— …А Дума и есть предвестник конституции. Вы должны помочь либеральным слоям общества провести в Думу желательных кандидатов, которые в свою очередь помогут потом рабочим добиться свободы слова, союзов, стачек, сокращения рабочего дня и увеличения заработка. Мы воздействуем на самодержавие сверху и вынудим его дать конституцию, так сказать, организованным, мирным путем. А вы хотите с оружием в руках идти на улицу… Мечтатели! Романтики! Царь имеет полицию и армию, задушит вас в первый час вашего выступления.

Чургин сидел на диване, положив ногу на ногу, и искоса, с усмешкой посматривал на небольшого полного доктора, ходившего по кабинету. Подождав, пока Симелов сел, он заметил:

— Ты забываешь, что Дума-то ведь будет только обсуждать законопроекты, а утверждать их будет царь. О каких свободах можно говорить? Это самообман. Самодержавие просто хочет выиграть время, успокоить народ этой куцей реформой, закончить войну и, развязав себе руки, подавить нарастающее в стране революционное движение.

— Мы будем не совещаться с царем, а решать судьбу самодержавия. И не в Думе, а на улице, — сказал Леон, поздоровавшись, и присел на диван рядом с Чургиным.

— Не согласен. Решительно не согласен с вами! — горячо возразил Симелов, — Депутаты рабочих могут с успехом идти в Думу и выступать против самодержавия…

— Нет, мы не пойдем туда, — перебил доктора Чургин. — Мы, большевики, представляем интересы неимущих классов и боремся против имущих — землевладельцев и капиталистов. Мы требуем коренного изменения политических и экономических основ государства и не питаем никаких иллюзий насчет царских подачек и ваших либеральных реформ. Ерунда все это.

Симелов, наклонив голову, с недоумением посмотрел на Чургина поверх пенсне.

— Но мы ведь тоже не утешаем себя иллюзиями! — воскликнул он и опять встал. — Мы предлагаем созвать Земский собор и на нем решить все насущные вопросы русской общественной жизни. И как сказать? Быть может, Земский собор объявит себя народным парламентом и провозгласит республику.

— Вы забыли, что царь не позволит вам это сделать, — вмешался в спор Леон, — Вы же сами только что говорили — у царя войска, полиция, тюрьмы. Неужели вы серьезно думаете, что он, прочитав ваши акты о низвержении самодержавия, придет на ваш собор и передаст вам власть? Да он просто прикажет войскам разогнать ваш собор, а депутатов переарестовать.

— Не посмеет! Тогда он будет иметь дело со всем народом.

— А сейчас он имеет дело только с частью народа?

Симелов достал из кармана платок, отер потный лоб и устало опустился в глубокое, покрытое белым чехлом кресло.

— Ничего не понимаю. То вы говорите, что социал-демократия и пролетариат поддержат выступления любого демократа против существующего порядка вещей, то вы кричите: «Революцию нам давай!» Да ведь мы представляем интересы всего народа, в том числе и рабочих слоев его!

— Не совсем точно, — поправил Чургин. — Это вам хочется выдавать себя за представителей всего народа. Но вы представители только имущей части его — буржуазии, интеллигенции…

— Черт побери, да для кого же мы тогда требуем свободы слова, личности, собраний и так далее, наконец всенародного… всенародного, повторяю, Учредительного собрания?! Для Стародуба или Шухова, что ли? — с возмущением воскликнул доктор Симелов. — Всенародное Учредительное собрание — это орган, выражающий волю народа. Этим сказано все. И вы, социал-демократы, требуете того же. Спрашивается: так в чем же разница между нами?