манифеста до дополнительных указаний его величества».
Выполнив работу, генерал Данилов также ушел отдохнуть до утра. Однако и он, и генерал Рузский были разбужены генералом Болдыревым, который пришел спросить: можно ли пропустить напечатанные в газете «Псковская Жизнь» различные сообщения от нового правительства. Обсудив вопрос, генерал Рузский разрешил напечатание их, но как бы явочным порядком от редакции. Так сама жизнь требовала уступок революции, хотя на станции находился государь император.
Немного же спустя по фронту было отдано распоряжение, что генерал Рузский находит соответственным распространение заявлений Временного комитета, касающихся мероприятий по успокоению населения и по приливу продовольствия.
В то же время, как в Пскове осведомляли Ставку о разговоре Главкосева с Родзянко, сам Родзянко делал о нем сообщение Временному комитету Государственной думы. В комнате присутствовало при этом, по словам Шульгина, человек восемь, считая его и Милюкова. Родзянко прочел ленты разговора и прочел телеграмму от генерала Алексеева, который, по словам Шульгина, «находил необходимым отречение государя императора» (Шульгин В. В. Дни).
Присутствовавшие находили, что отречение необходимо. В тот момент приехал А. И. Гучков, который, как председатель Военной комиссии, все время объезжал полки и вокзалы и принимал меры обороны Петрограда. Гучков был особенно возбужден и взволнован, так как его автомобиль только что был обстрелян солдатами и ехавший с ним князь Вяземский был убит. Гучков горячился, что положение ухудшается с каждым часом. Анархия растет.
С минуты на минуту можно ожидать резни всех офицеров. Надо что-то делать. Надо совершить нечто, что сразу бы изменило все положение и спасло бы и офицерство, и династию, и монархию. Необходимо отречение государя. Надо дать России нового монарха, с которым бы примирился «народ».
Гучков, давно мечтавший об отречении государя, предлагал собравшимся послать его к государю просить отречения в пользу наследника. Он заявил, что если комитет не решится на этот шаг, то он, Гучков, все равно выполнит его на свой риск и страх. Присутствующие решили, что Гучков поедет как уполномоченный от Временного комитета Государственной думы. Гучков просил послать с ним еще кого-нибудь. Вызвался ехать Василий Шульгин, монархист. Никто не протестовал. Позже Шульгин писал:
«Мы обменялись еще несколькими словами. Я постарался уточнить. Комитет Государственной думы признает единственным выходом из данного положения отречение государя императора, поручает нам двоим доложить об этом его величеству и, в случае его согласия, поручает привести текст отречения в Петроград. Отречение должно произойти в пользу наследника цесаревича Алексея Николаевича. Мы должны ехать, конечно, в полной тайне» (Шульгин В. В. Дни).
В шестом часу утра А. И. Гучков и В. В. Шульгин покинули Таврический дворец и затем сумели уехать в Псков.
В Псков в лице их ехали не выбранные делегаты от Государственной думы, как то думают многие и поныне, а два добровольца-политикана, на поездку которых согласились семь или восемь усталых, растерявшихся членов Временного комитета Государственной думы во главе с Родзянко и Милюковым…
Глава 42
День 2 марта в Царском Селе. — Настроение во дворце. — Бунт роты собственного Железнодорожного полка. — Слухи из Петрограда. — Разгром квартиры министра двора и артист Мамонт Дальский. — Царица и проект манифеста великого князя Павла Александровича. — Великие князья Павел Александрович и Кирилл Владимирович. — Уход с охраны рот Гвардейского экипажа. — Письмо императрицы государю. — Грабежи в Царском Селе. — Нейтральная зона. — 2 марта в Петрограде. — Впечатление от Приказа № 1. — Образование Временного правительства. — Министры Керенский и Милюков. — 2 марта в Ставке, в Могилеве. — Генерал Алексеев — сторонник отречения государя. — Разговор генералов Лукомского и Данилова. — Телеграмма Алексеева всем главнокомандующим [фронтами] № 1872 по вопросу отречения. — Переговоры генералов. — Телеграммы генералу Рузскому и великому князю Николаю Николаевичу. — Ответы главнокомандующих. Составление доклада государю
С утра 2 марта в Царскосельском дворце царила большая тревога. Из города шли слухи, что готовится нападение на дворец. В [царском] павильоне ночью взбунтовалась рота Железнодорожного полка, охранявшая павильон и пути к нему. Убили двух офицеров; рота ушла в Петроград. Из Петрограда сообщили, что толпа разгромила и подожгла дом министра двора графа Фредерикса, считая, что он немец. Толпой громил руководил красавец-артист, любимец провинциальных сцен Мамонт Дальский. Он вдруг сделался анархистом и встал во главе одной из банд. Дальский не стеснялся хвастаться позже, какие вещи он отобрал для себя из квартиры Фредерикса, и в их числе — громадное чучело медведя, стоявшее при входе. Больную графиню едва спасли и увезли в один из госпиталей.
В 11 часов утра генерал Гротен, в присутствии графа Бенкендорфа, вручил императрице пакет от великого князя Павла Александровича. Граф прочитал ее величеству заключавшийся там акт. Это был как бы манифест с обещанием Конституции после окончания войны. Императрица выслушала документ, ничего не ответила и спрятала его.
В тот же день в письме государю императрица уделила этому документу такие строки: «Павел, получивший от меня страшнейшую головомойку за то, что ничего не делал с гвардией, старается теперь работать со всех сил и собирается спасти всех нас благородным и безумным способом: он составил идиотский манифест относительно Конституции после войны и т. д.».
Но великий князь, несмотря на отказ императрицы подписать этот манифест, сам подписал этот документ, собрал под ним подписи нескольких членов династии и отправил его в Государственную думу. Там документ был принят Милюковым. Он прочитал его, сказал что-то и спрятал его в карман.
Великий князь не ограничился этим. Услышав о проекте отречения государя, великий князь написал великому князю Кириллу Владимировичу следующее письмо:
«Ты знаешь, что я через Н. П. все время в контакте с Государственной думой. Вчера вечером мне ужасно не понравилось новое течение, желающее назначить Мишу регентом. Может быть, это только сплетни, но мы должны быть начеку и всячески, всеми способами сохранить Ники престол…
Если Ники подпишет манифест о Конституции, то ведь этим исчерпываются все требования народа и Временного правительства. Переговори с Родзянко и покажи ему это письмо. Крепко тебя и Дакки[172] обнимаю. Твой дядя Павел».
Великий князь Кирилл Владимирович ответил следующим письмом:
«Дорогой дядя Павел. Относительно вопроса, который тебя беспокоит, до меня дошли одни лишь слухи. Я совершенно с тобой согласен, но Миша, несмотря на мои настойчивые просьбы работать ясно и единогласно с нашим семейством, прячется и только общается с Родзянко.
Я был все эти тяжелые дни один, чтобы нести всю ответственность перед Ники и родиной, спасая положение, признавая новое правительство.
Обнимаю. Кирилл. 2 марта 1917 г.»
Поведение в те дни великого князя Кирилла Владимировича вообще и, в частности, его желание, чтобы роты Гвардейского экипажа ушли из Царского Села в Петроград, находили