на ней весь вечер, уплывая в закат, при этом купим себе пару бутылок вкусного вина!
Чак долго рассказывал Китти свои мечты, которые не покидали его сердце последний год. Но он понимал, что потеряет её, слишком слаба она была. Ему было больно это осознавать, а ещё больнее смириться с этим. Китти стало всем для него, всей его жизнью, только с ней он чувствовал себя человеком, а не пешкой в чей-то бессмысленной игре. Лишь только этот год был его настоящей жизнью, той жизнью, которой он хотел жить. А она умирала у него на руках. Чак своими глазами видел, как покидает её жизнь, как слабеет её нежное тело. А врачей и госпиталей в округе не было, а если и были, то Чак не знал где их искать. И Зит понял, он её не спасёт, она погибнет у него на руках. В горло подступил ком и рот пересох, тяжело было говорить то, чего уже никогда не будет. Чак заплакал, так как не плакал никогда, даже будучи ребёнком.
– Мне холодно, дорогой, занеси меня в дом.
– А как же санитар?
– Мы никого уже не найдём, не спорь. Не хочу умирать словно ноша на твоих руках.
Чак повинуясь её слову, зашёл в ближайшую дверь, пронёс её по коридору и свернул в какую-то комнату. В комнате не было окон, все были выбиты уже давно и заваленное мусором и осколками бетона помещение, мрачно смотрело на отчаянного солдата, проигравшего свою войну.
– Положи меня на пол, ляг рядом, будто бы мы легли спать. – сказала Китти, еле связывая слова, Чак не смел спорить и сделал все так, как она просила.
– Китти, – всхлипывая, сказал Чак, не в силах больше сдерживать эмоции. – Китти, я не смогу без тебя, не смогу, не покидай меня, пожалуйста! Неужели я ничего больше не могу сделать?
Она с трудом подняла свои глаза на него, и попыталась изобразить улыбку, обнажив красные от крови зубы. Зит был весь в слезах, руки его дрожали.
– Сделать? – из последних сил спросила она. – Сделай для меня одно, запомни меня той, которую ты так сильно смог полюбить. Запомни меня красивой и счастливой. Найди в своём сердце укромный уголок, куда я смогла бы поселиться навечно. Помни меня. И я буду приходить к тебе во сне, где нам уже никто не помешает быть вместе. Обещаешь?
– Обещаю!
– Обними меня, мне холодно. И расскажи мне вновь про море, я так его люблю.
Чак, что есть сил прижал её к себе и, всхлипывая, начал рассказывать ей про дом, в котором уже никогда не будет её, про пляж и яхту. Он, как мог, описывал рассвет и закат, аромат ветра и цвет моря, который ей уже никогда не увидеть. Она слушала его и молчала, не в силах больше говорить, её сердце едва билось в остывшей груди, а кожа стала ледяной.
Так и лежали они вдвоём, в холодной серости комнаты, среди бушующего города, в бушующем мире. Два маленьких человечка, со своими маленькими мечтами, что не могли сбыться во мраке людского безумия.
Он почувствовал тот момент, когда её грудь перестала вздыматься, а сердце перестало биться. Но Чак не отпустил её, а продолжил крепко сжимать в своих объятиях мёртвое тело, понимая, что Китти унесла с собой из этого мира всё, что он любил.
Глава 30
Восточная Муриния была слабозаселённым регионом. Обширные территории провинции Тека, названной в честь одноимённого горного хребта, были практически необитаемыми землями. Густой хвойный лес, словно одеяло, покрывал невысокие горы, бурные реки стекали с вершин, их потоки с грохотом падали с отвесных скал и с бурлением преодолевали пороги и каскады. Здесь едва можно было встретить человека, скорее вам попадётся медведь или волк, нежели житель этой провинции. Местное население последними примкнули к Мауту и Муриния получила контроль над этими землями лишь за пять лет до войны. Но не смотря на людские катаклизмы, жизнь в этих лесах мало изменилась. Немногочисленные жители провинции, народ Туко, дальние родственники котивов, не принимали активного участия в жизни страны, их не интересовала политика партии, её высшие идеалы. Они, как и сотни лет назад, жили охотой в мире и единении с дикой природой своего родного края. Партия мало интересовалась жизнью этих земель, используя провинцию для лесозаготовок, главная функция земли заключалась в буфере между Муринией и восточными государствами.
Так и жил народ Туко, в дали от мировых потрясений, под защитой густых сосновых крон, пока в Муринии некий Селим Хегер не решил прибрать к рукам власть. Пытался ему в этом помочь и генерал Тарма, что находился неподалёку от столицы со своим корпусом, на переформировании. Переворот провалился, многие его участники погибли в боях или в тюрьмах, но основной массе солдат корпуса Тармы, всё же удалось освободить из плена Хегера и отступить с ним в труднодоступные земли провинции Тека. Там они заняли оборону в долине реки Глабра, захватив небольшой город Ифа, что был столицей данной провинции. Селим объявил о создании правительства Муринии в изгнании и пытался наладить контакты с восточными государствами, но те не желали быть втянутыми в мировую войну. Несколько раз Хегер отправлял своих послов на восток, но правители востока отказывались их принимать и выдавали несчастных уже Мауту.
Так и жил Хегер в своём маленьком квази-государстве, все больше понимая свою безысходность. Солдаты постепенно дезертировали, предавались пьянству, грабили местные деревни и голодали в неприветливых землях восточной провинции. Народ Туко принял корпус Тармы неприветливо. Началось нечто подобное партизанскому движению и меткие охотники, что прожили в этих лесах не одно поколение, без труда били солдат на своей земле. Это вынудило, всех оставшихся бойцов, запереться в городе, не высовываясь за его пределы.
Утреннее, весеннее солнце всходило над горными вершинами. Его лучи лениво падали на промёрзшую за ночь землю, едва прогревая горный воздух. Город Ифа эту ночь спал плохо, ведь уже второй день на него сыпались бомбы, почти все дома уже выгорели, так как город был преимущественно деревянным, местные жители уже давно ушли в лес, оставив солдат Тармы на пепелище. Со всех сторон к убежищу Хегера подходили правительственные войска Муринии, войны с медивами больше не было и Маут без проблем выделил несколько десятков тысяч солдат для окончательного решения мятежа бывшего друга.
Хегер едва походил на себя прежнего. Он сильно исхудал, его болезненное лицо заросло неухоженной бородой, походный мундир висел на нём, словно