Читать интересную книгу Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую - Маргарет Макмиллан

В 11:00 кабинет министров нарушил все традиции, собравшись на заседание в воскресенье. Это была непростая сессия, которая показала, насколько глубок все еще был раскол между министрами. Однако большинство начало формироваться из тех, для кого нарушение Германией нейтралитета Бельгии явилось бы поводом для войны. В то утро было решено, что Грей может сказать Камбону, что Великобритания не позволит немецкому флоту напасть на северное побережье Франции. Министры также утвердили решение Черчилля, принятое накануне вечером, провести мобилизацию военно-морских резервистов, и договорились провести еще одно заседание в 18:30. Несколько пацифистов вместе с Ллойд Джорджем, который все еще был свободен от обязательств, пообедали вместе. Грей отправился на часок в лондонский зоопарк, чтобы посмотреть на птиц, а Асквит улучил момент, чтобы написать Венеции Стенли. «Сегодня утром я не получил от тебя письма, – посетовал он, – и это самый грустный момент дня для меня»[1808]. Кабинет министров Великобритании собрался на заседание снова в 18:30, как и договаривались. И хотя Морли и Джон Бернс из министерства торговли, которые впоследствии уйдут в отставку, были все еще открыто против войны, Ллойд Джордж теперь уже колебался в отношении помощи Бельгии. Он также прекрасно понимал стратегические интересы Великобритании в том, чтобы не допустить на континенте господства Германии. Теперь уже существовало осторожное большинство, которое выступало за интервенцию в случае «существенного» нарушения нейтралитета Бельгии. Это большинство укрепилось бы, если бы Бельгия решила дать Германии отпор и попросила помощи[1809].

В 19:00 по британскому времени, когда англичане все еще спорили, что делать с европейским кризисом, посол Германии в Брюсселе пришел к министру иностранных дел Бельгии, который безотлучно находился на работе с 29 июля, с ультиматумом, который был составлен скорее Мольтке, чем Бетманом, что было еще одним указанием на то, насколько военные взяли в свои руки политику Германии. В документе говорилось, что Германия располагает «достоверной информацией» о том, что французы планируют войти в Бельгию, для того чтобы напасть на Германию. (На самом деле французское правительство категорически запретило Жоффру входить в Бельгию, прежде чем в нее вторгнутся немцы.) Правительство Германии не мог не волновать тот факт, что Бельгия не сможет защитить себя и оставит Германию на милость французов. Для самосохранения Германии, возможно, придется принять меры против этой агрессии французов. «Поэтому, – говорилось далее в документе, – правительство Германии будет исполнено глубочайшего сожаления, если Бельгия расценит как враждебный акт по отношению к ней вступление на землю Бельгии германских войск, если Германия окажется вынужденной сделать это для самозащиты от действий ее противника». Германия потребовала от Бельгии «благосклонного нейтралитета» и свободного прохода для германских войск через свою территорию. В обмен Германия гарантировала Бельгии целостность и независимость после войны. Бельгийскому правительству было дано двенадцать часов на то, чтобы дать ответ[1810]. Бельгия всегда решительно защищала свой нейтралитет, отказываясь от вступления в военные союзы со своими соседями, но готовясь воевать с любым из них в случае необходимости. Даже в 1914 г., когда немецкие войска продвигались по ее территории, часть бельгийских войск все еще находилась на юге и вдоль побережья, чтобы показать, что Бельгия намерена защищать свой нейтралитет от всех врагов, даже от такого маловероятного нападения, как нападение со стороны Франции или Великобритании. Общественное мнение в Бельгии, по крайней мере до 1914 г., не было сосредоточено ни на каком отдельном враге или друге. В стране давно царило возмущение Великобританией, возглавившей международную кампанию в начале века против ужасных действий их алчного короля Леопольда II в Конго. Министерство иностранных дел Бельгии, консервативные и католические круги склонялись в сторону Германии, но Франция оказывала более сильное влияние на бельгийскую культуру[1811]. Бельгийцы гордились своей независимостью и дорожили своей свободой. Военные реформы и увеличение военных расходов в 1913 г. должны были их защитить. По мере того как вероятность войны между Францией и Германией приближалась, 29 июля правительство Бельгии призвало в армию больше новобранцев и дало указание командующему в Льеже укрепить оборонительные сооружения огромной крепости и блокировать подходы к ней с восточной стороны в направлении Германии. 31 июля правительство распорядилось провести полную мобилизацию бельгийской армии.

Когда ультиматум был переведен с немецкого на французский, бельгийскому правительству не понадобилось много времени, чтобы принять решение. Премьер-министр барон Шарль де Брокевиль и король Альберт I немедленно решили, что требования Германии следует отвергнуть. Правительственные министры, которые были поспешно собраны среди ночи, были единогласно за. Возможно, к своему собственному удивлению, бельгийцы также без колебаний решили, что окажут наступлению германских войск такое сопротивление, какое только смогут. «Эх, бедные глупцы! – сказал один немецкий дипломат в Брюсселе, когда узнал об этом. – Почему они не хотят уйти с дороги парового катка?» Когда весть об отклонении ультиматума просочилась в газеты благодаря одному французскому дипломату и появилась утром 3 августа, бельгийский народ продемонстрировал свое одобрение. Везде развевались бельгийские флаги, и все говорили о национальной гордости бельгийцев. Как сам король сказал в своем обращении к нации: «Мы отказались лишиться своей чести»[1812]. Помогло то, что король Альберт пользовался всеобщим уважением. Он не был похож на своего умершего дядю Леопольда, о котором никто не сокрушался, почти во всем: новый король был честным, жил скромно, наслаждаясь домашним счастьем с женой-немкой и тремя детьми, и больше увлекался чтением и альпинизмом, чем молоденькими любовницами. Когда король и королева выехали из дворца на следующий день на специальную сессию парламента, их приветствовали огромные толпы народа. В зале заседаний королевскую чету все стоя встретили овациями; все меры, предложенные правительством, включая военные кредиты, получили единогласное одобрение. Социалистическая партия выступила с заявлением, в котором говорилось, что ее члены защищаются от «милитаристского варварства» и воюют за свободу и демократию[1813].

Утром в понедельник 3 августа кабинет министров Великобритании собрался, чтобы обсудить, что должен сказать Грей парламенту днем, а также было принято решение мобилизовать армию. И хотя подробности пока еще были неизвестны, пришла весть об ультиматуме Германии Бельгии, а также была получена телеграмма от короля Альберта Георгу V с просьбой о помощи. С точки зрения англичан, как позднее Асквит написал Венеции Стенли, агрессия Германии против Бельгии «все упрощает»[1814]. Ллойд Джордж, чья поддержка была необходима, чтобы левое крыло Либеральной партии поддержало правительство, теперь прочно перешел в лагерь тех, кто выступал за интервенцию с целью защиты нейтралитета Бельгии и был на стороне Франции. Грей вернулся в министерство иностранных дел около двух часов дня, надеясь быстро пообедать и поработать над своей речью. Там он обнаружил посла Германии, который ждал его, чтобы спросить, какое решение принял кабинет министров. «Объявление войны?» Грей сказал, что скорее это «выдвижение условий». Он не мог сообщить о них Лихновски, пока не проинформирует парламент. Лихновски умолял Грея не делать нейтралитет Бельгии одним из условий. Грей просто повторил, что пока ничего не может ему сказать[1815].

В четыре часа дня бледный и уставший Грей стоял перед палатой общин. «Его голос был ясен, – сказал один из наблюдателей, – в нем не было теплых ноток; язык речи был без прикрас, точный, простой, строгий, полный сурового достоинства»[1816]. Скамейки и проходы были забиты людьми, и галереи были полны зрителей, включая архиепископа Кентерберийского и российского посла. Грей заявил, как всегда, что охранял свободу действий Великобритании. Однако ее дружба с Францией («И с Германией!» – выкрикнул один член палаты) и ее обещание уважать нейтралитет Бельгии создали «долг чести и интересов». Франция, по его словам, настолько доверяла Великобритании, что оставила свое атлантическое побережье без защиты. «Пусть каждый заглянет в свою душу и прислушается к своим чувствам, – продолжил он, – и сделает вывод о размерах этого долга для самого себя. Я толкую его для себя, как я это чувствую, но я не хочу навязывать никому нечто большее, чем подсказывают ему его чувства в отношении этого долга». Он знал, о чем говорил. Теперь Великобритания, по его словам, оказалась в ситуации, когда она может либо принять свой долг чести и интересов, либо убежать. И даже если Великобритания останется в стороне от войны, это ухудшит ее жизненно важные торговые и коммерческие связи с континентом, а ее собственным берегам будет угрожать доминирующая европейская держава. «Я совершенно уверен, – в заключение сказал он, – что наше моральное положение будет таково, что к нам будет утрачено всякое уважение». Его последние слова утонули в громких одобрительных возгласах. Бонар Лоу за консерваторов и Джон Редмонд за ирландских националистов пообещали свою поддержку. Рамсей Макдональд, выступивший от лица маленькой Лейбористской партии, сказал, что Великобритании следовало бы сохранить нейтралитет. Ни в тот день, ни позже не было голосования по вопросу, следует ли Великобритании объявить войну Германии, но было ясно, что у правительства есть поддержка подавляющего большинства в случае, если оно примет решение вмешаться.