Читать интересную книгу Последние хозяева Кремля - Гарри Табачник

Если это было справедливо по отношению к возможному конкуренту царской России, то это тем более справедливо по отношению к государству, не отказавшемуся от идеологии марксизма-ленинизма, чьи усилия направлены всего лишь навсего на то, чтобы вдохнуть новые силы в „самый живой труп истории”.

Перестройка, гласность, демократизация — это не ходкий товар, который можно выгодно продать, чтобы заполучить западную помощь. Это внутреннее дело советских людей. Западу платить за происходящие внутри Советского Союза изменения и делать подачки за хорошее поведение Кремля на международной арене не следует. Его надо поощрять, надо воспользоваться представившейся возможностью и поддержать все ростки демократии на советской земле. Контакты на всех уровнях: от государственных и общественных организаций до личных встреч с советскими гражданами должны стать постоянными и захватывать не только крупные центры, но и маленькие городки и деревни. Как можно большее число советских людей должно видеть живых американцев, слышать, как они разговаривают, ведут себя в своем кругу и по отношению к другим. Из общения с ними они сумеют почерпнуть многое, что расскажет им о том, что такое демократия. Передача опыта демократии — это не только организация курсов и школ, но и большая работа, которую можно сравнить разве что с миссионерской.

В Америке не любят слова „пропаганда”. Ему придается негативный смысл. Уолтер Липпман относит „все искусство пропаганды” к обману. Однако во время Второй мировой войны в Америке ее рассматривали как „стратегию правды”. С тех пор, как замечает А. Блум, на Западе и в Соединенных Штатах в частности „возник поразительный феномен ...новый язык добра и зла... ведущий свое происхождение от попытки подняться и над добром и злом и отныне препятствующий нам с какой-либо убежденностью вести речь и о добре, и о зле”.

Если согласиться с определением пропаганды Г. Лассвелла как „контролирования поведения путем манипулирования символами”, т. е. словами или изображениями, то, разумеется, использование символов в целях „стратегии правды” — это не то же самое, что использование их в целях „стратегии лжи”. Использование „стратегии правды” устраняет препятствия к тому, чтобы называть вещи своими именами: добро — добром и зло — злом. И это тоже пропаганда, но такая, которая поощряет „чаяния людей к достижению свободы, прогресса и мира”.

То, что одним из основных направлений политики Горбачева является гласность, показывает, какое значение в Советском Союзе придают слову. Границы гласности будут все время расширяться, если Запад, отбросив сомнения, обретя вдохновение в том, что история неопровержимо доказала, что коммунизм — это зло, а свобода и демократия — добро, будет решительно использовать „стратегию правды” для передачи как можно большего объема информации тем, кто освобождается от пресса тоталитарной пропаганды. В этой связи сейчас, как никогда прежде, когда мир действительно стал по определению Маклюэна „глобальной деревней”, большое значение приобретают средства массовой информации, ориентированные на Советский Союз.

Итак, следует еще раз повторить причины, вызвавшие отступление коммунизма. Человечеству повезло, что в начале 80-х годов в Вашингтоне прозвучали слова: „Я — Рональд Рейган ”... — и президентом стал человек, понимавший природу коммунизма и решивший остановить его. В том, что это именно так и произошло — его заслуга.

Удар, нанесенный решимостью Рейгана, был ударом извне. Изнутри коммунистическая система, находившаяся в состоянии перманентного кризиса с первых дней своего существования, оказалась на грани катастрофы. 70 лет, по-видимому, предельный срок работы централизованной системы, основанной на ложном посыле, безудержного экстенсивного развития, главным образом, тяжелой индустрии, не способной поспеть за достижениями электронно-информационной революции, охватившей Запад, и потому безнадежно отставшей.

Отсталость коммунистической экономики ослабила его и вынудила Советский Союз отказаться от применения силы в Восточной Европе, где народное недовольство достигло предела. Приводя в уныние западных либералов, утверждавших обратное, принесенные и установленные с помощью советских штыков, лишившись их опоры, коммунистические режимы тут же рухнули, подтвердив то, что антикоммунисты говорили всегда, — народной поддержкой они никогда не пользовались.

Решив, что лучше заплатить за западную помощь демократизацией восточноевропейских стран, чем демократизацией Советского Союза, в Кремле таким образом пытаются сохранить „самый живой труп истории” — советский коммунизм. Мир должен быть бдителен. Медведь, как рассказывается в одной сказке Киплинга, наиболее опасен, когда изображает примирение.

„Примирение с медведем, который притворяется человеком, быть не может”, — заключает М. Геллер. Медведь еще силен. Опора режима — КГБ своей всеохватывающей, повсюду проникающей бесконтрольной деятельности по контролю над советским обществом не сократил. Хотя официально говорится, что ныне центр тяжести органов перенесен на обеспечение „надежной обороноспособности и безопасности страны”, это не так. Тратя много слов на необходимость защиты границ, генерал Крючков ни слова не произносит о покрывающей всю страну поистине безграничной агентурной сети. Она на месте, как и спецотделы на предприятиях, в учреждениях, институтах, министерствах, армии.

Приведший к власти нынешнего кремлевского хозяина КГБ для того и привел его к власти, чтобы хозяйничать вместе с ним. Такое серьезное дело как трансформация режима, ставшие государством в государстве органы не могут поручать любителям. Вот почему даже главе правительства бюджет ведомства не известен. Можно утверждать, что только благодаря тому, что за 70 с лишним лет ЧК—НКВД—КГБ раскинули свои щупальца по всей стране, режим может позволить себе играть в демократию. Он уверен, что КГБ ему рухнуть не даст. Окажутся ли правы стратеги перестройки с Лубянки или же события опрокинут их расчеты?

Если Запад всего этого не поймет, то, сделав два шага назад, а затем один шаг вперед, те ученики Ленина, которые к тому времени займут места в Кремле, используя угрозу силой, модернизированные и нацеленные на Запад ракеты, свое геополитическое положение, слабость разоружившихся и финландизированных, тесно связанных торговыми и иными экономическими отношениями с Советским Союзом западноевропейских стран, а также подрывную деятельность сохранившихся, хотя и под другими названиями компартий, восстановят свое влияние в экономически восстановленных и потому теперь вновь ставших привлекательными бывших сателлитах.

Понятно, что после стольких войн и долгих лет „холодной” войны, то и дело могущей перерасти в „горячую”, грозящую уничтожить и свободу, и демократию, миру хочется радоваться, хочется надеяться, что „еще немного — и неправда будет удалена с земли, и правда воцарится над нами”. Но не следует пренебрегать советом Ельцина отказаться от „восторженного, основанного на иллюзиях взгляда на перестройку”. В Кремле по-прежнему продолжают молиться Ленину. Потому совершенно не было никаких оснований у некоего москвича Юрия Ивановича Коновалова подавать в декабре 1989 г. в суд заявление о защите чести Ленина от Горбачева, за что он тут же и был отправлен в психиатрическую больницу № 1 им. Кащенко.

Опасность еще далеко не исчезла. „Живой труп истории” пока не похоронен. Он уже давно труп, но все еще живуч. И по-прежнему „кочует по миру беспечное Зло”, бездумно и легко принимающее на веру улыбки Кремля и готовое забыть о его „железных зубах” и тем оживляющее трупы.

Если в Восточной Европе уже наступила весна свободы, то в Советском Союзе до нее далеко. Но страна бурлит. Империя распадается, тоталитаризм, решившись на реформы, рушится. Горбачева можно понять. Он не хочет расставаться со статусом великой державы. Он не хочет, перефразируя Черчилля, председательствовать при роспуске советской империи. Но если речь идет о действительной, а не направляемой в определенное русло перестройке, то придется пересмотреть всю концепцию режима, ориентированного на силу, на применение ее как вовне, гак и внутри страны, и на беспрекословное выполнение приказов. Власть должна стать миролюбивой не только на словах, но и на деле, поддерживая мир не только с другими державами, но и, в первую очередь, с народом своей страны, признавая в нем по крайней мере равного, разделяющего власть партнера.

С театральных сцен провозглашают, что социализм — идеал, осуществление которого дорого обходится тем, кому приходится жить при нем, что единственной диктатурой должна быть „диктатура совести”, и напоминая о том, что призрак Сталина еще бродит по просторам страны, показывают видеофильм с возникающим из машины времени диктатором, чье появление заставляет столбенеть от страха увидавших его. Страх еще не изжит. Жить не стало „лучше” и жизнь не стала нормальнее. Она стала сложнее. Привычная простота повиновения приказам ушла. Простота способности решать самому не наступила. Но Мандельштам уже не мог бы, как когда-то, глядя на москвичей, сказать: „Они думают, что все нормально, потому что ходят трамваи”.