Читать интересную книгу Последние хозяева Кремля - Гарри Табачник

Предстоит излечиться от ставшего привычным „двойного мышления”, когда думали одно, а говорили другое, излечиться от неверия ни во что, от неверия истине, даже когда она была очевидной, от желания верить успокоительной лжи, лишь бы не верить спасительной правде, требующей не только веры, но и действий, отказаться от привычки искать забвения вне жизни и попытаться устроить жизнь, вернуть таким словам, как „доброта”, „сострадание”, „забота о ближнем”,  „любовь”, „верность”, „честность”, „порядочность”, „дружба”, „вера”, их изначальное, выработанное предшествующими поколениями значение, понять, что они так же нужны всем живущим сегодня, как нужны были вчера, как нужны будут и завтра.

В двадцатые годы, которые горбачевские неоленинцы пытаются представить в романтическом ореоле, указывая на них, как на то прошлое, которое следует имитировать в настоящем и к которому следует стремиться в будущем, в эту благословенную эру, когда закладывались основы все еще действующей в советском обществе морали, старый большевик Лепешинский констатировал, что „родительского авторитета нет, авторитета религии нет, традиций нет, старая мораль умерла, а новая не народилась”. С тех пор новая мораль народилась, но это была ленинская мораль, суть которой в популярном в двадцатые годы романе излагалась так: „Что революции полезно, то нравственно, что ей вредно, то безнравственно и нетерпимо”. Теперь от всего этого бреда надо отказываться. Инициативного, свободного человека на основе морали, воспевающей благостность” принесенного революцией железного ярма, как единственного пути к освобождению”, не воспитаешь. Это одно из неразрешимых противоречий советского режима. С одной стороны в XXI век не вступишь с пассивным, безынициативным стадом, с другой стороны, режим никак не может перестать видеть в людях всего лишь объект политики, а не субъектов, активно влияющих на жизнь страны. Необходимость такой перемены надо понять как правителям, так и управляемым. Как пишет современный питерский публицист, „сейчас самым актуальным следует признать не свободу частного предпринимательства, не расширение гласности и даже не права человека, а официальное признание марксизма-ленинизма ложью”. Должно произойти прежде всего моральное обновление, моральная перестройка. Без этого и экономическая, и политическая перестройки обречены на неудачу.

Осуществима ли моральная перестройка или же советскому режиму за семьдесят лет удалось произвести необратимые изменения в психологии людей, и теперь потребуются десятилетия для восстановления нормального мышления, нормальных реакций на окружающий мир? Коммунизм, казалось, неотвратимо шел к победе. Оставалось так немного — накормить воспитанного коммунистами „нового советского человека”, почти не думающего о такой „мелочи”, как свобода, и занятого, в основном, таким „важным делом”, как наполнение желудка. Но неразрешимый парадокс коммунизма как раз и состоит в том, что он не способен наполнить желудок, из-за того что лишает людей этой самой „малости” — свободы. Несвободные люди неспособны прокормить даже себя, не говоря о том, чтобы обеспечить изобилие. Нематериальная неуловимая, полузабытая, как воспоминания утраченного детства, идея оказывается решающей силой в создании материального мира благоденствия. В ответе на вопрос, почему это происходит, марксизм-ленинизм с его убежденностью в знании того, какими путями пойдет история, немеет в молчании.

Для марксистов история стран, следующих предписываемым „учением” рецептам, распадается на мета- и субисторию. Метаистория создает и прокручивает многосерийный кинофильм, где каждая серия „лучше и веселее”, как говорил в период массовых посадок о жизни в Советском Союзе Сталин. Все было бы прекрасно, если бы не происки врагов, действующих в темном подполье и творящих субисторию, грозящую разрушить счастливую и лучезарную метаисторию. „Открытый перелом, возникающий между идеей и реальностью, разрывает псевдоисторический бинт, которым пытались рану прикрыть. Собственно история исчезает между мета- и субисторией”, — пишет А. Безансон.

Но непослушная история ведет себя подобно реке, постоянно размывающей берега, сносящей плотины, меняющей русло. Из гущи толпы, из мрака неизвестности она вдруг выталкивает на свои подмостки личности, о существовании которых никто не подозревал, и более того, о том, что они выйдут на эти подмостки, что события дадут им возможность на них выйти, они сами не имели ни малейшего понятия еще за несколько мгновений до того. Они сами не знали, что станут историческими личностями, влияющими на ход событий. Как не знал, перелезая через забор бастующей гданьской судоверфи электромонтер Валенса, что тем самым он навечно входит в историю. Один из главных уроков гласности, когда пресса столько пишет о преступлениях Сталина и столько надежд возлагает на Горбачева — это признание того, что личность играет огромную роль в формировании событий, особенно личность, приведенная к власти КГБ и за которой стоит КГБ. Как же предусмотреть, как разовьются события в будущем, если не известны исполнители главных ролей? Пока большинство в Советском Союзе считает, что альтернативы Горбачеву нет , и в этом его политическая сила. И все же, если большая часть подвизавшихся на политической арене в последние годы по-прежнему выходцы из партийных рядов, то уже на подступах выросшие за пределами дискредитировавшей себя партии, и кто знает, кого выдвинут на авансцену события завтрашнего дня. Быть может, среди них окажутся те, кто сумеет осуществить то, чего давно ждет страна и чего не осуществил Горбачев?

Писатель Марк Алданов вложил в уста одного из своих героев рассуждения о якобы существующих в душе большинства людей двух мирах: „А” и „В”. Мир „А” наигранный, внешний. Мир „В” — скрытный. В мире „А” это „идеалист чистейшей воды”, фанатик своей идеи, покровитель всех угнетенных, страстный борец за права и достоинство человека. Таким он представляется людям. Таким он обычно видит себя и сам. Но с некоторым усилием, он, вероятно, может себя перенести в мир „В”, внутренне более подлинный. В мире „В” это настоящий крепостник, деспот, интриган...”

Весной 1990 г. Горбачев, уже став президентом, опять показывает свою неспособность предвидеть события. С запозданием реагируя на них, он вновь обращается к своей уже привычной политике последовательной непоследовательности. Накануне Пасхи, он воздает и „стоящим по правую сторону его и по левую”. В один и тот же день он признает Катынь преступлением, совершенным по приказу Сталина и грозит задушить Литву экономической блокадой, что однажды это уже привело ко многим катыням и чревато их повторением в будущем. Он вновь предстал в двух различных ипостасях. В какую из них люди предпочтут поверить? Или, не взирая ни на что, они будут по-прежнему рисовать в своем воображении образ Горбачева, отвечающий их мечтам?

ЖИВОЙ ТРУП ИСТОРИИ

Столетие, в котором в различных странах мира было приложено столько усилий, чтобы поставить на первое место не интересы индивидуума, а Государства, подходит к концу. Когда в 20-х годах Бенито Муссолини ввел в обращение термин „тоталитаризм”, он сам, того не ведая, предугадал дух эпохи. Никогда прежде не было брошено столько человеческих жизней на алтарь Всемогущего Государства. Но точно так же, как наше столетие преподнесло человечеству урок в театре ужасов и показало, что происходит, когда все стремятся подчинить высшим интересам Государства, точно так же оно показывает, что человеческий дух сильнее всех схем даже тогда, когда в руках их сторонников находится машина террора.

Начавшееся триумфом коммунизма столетие заканчивается его крахом. По старой Европе, только что отметившей 200-летие французской революции, когда-то свергнувшей старый режим, шквалом, сметающим старые, провозглашавшие себя наследниками французской революции режимы, пронеслась октябрьская революция, в отличие от российской, которую организовавшие ее большевики сами называли переворотом, на сей раз настоящая! Вспыхнув в октябре в Восточной Германии, она охватила Чехословакию, Болгарию и в декабре всколыхнула Румынию. Если в Чехословакии финальные часы правления коммунистов были отменены лишь настойчивым звоном ключей граждан, напоминавшим правителям, что их время истекло, и не было разбито даже ни одного стекла, то в Румынии путь к свободе был проложен действительно народным восстанием против коммунизма, грохотом орудий и кровью. В Восточной Германии бывших правителей решили предать суду, в Румынии диктатора, приказавшего называть себя „гением Карпат” и „Дунаем мысли”, и его соправительницу, сравнившую свой народ „с ненасытными червями”, поставили к стенке.

Были предприняты первые шаги к тому, чтобы стереть из памяти годы коммунистического правления и перекинуть мост к прошлому, когда было остановлено естественное развитие и накинуто ярмо режима, принесенного на броне советских танков. Поговаривали о восстановлении на болгарском троне Симеона и на румынском — короля Михая? а в Венгрии обсуждали возможность выдвижения на пост президента Отто Габсбурга, сына скончавшейся в тот год последней австро-венгерской императрицы — 96-летней Зиты. Через полвека после начала Второй мировой войны, исход которой открыл Советскому Союзу ворота в Восточную Европу, отсюда начался исход советских войск.