Читать интересную книгу Вторая мировая война. Ад на земле - Макс Хейстингс

На центральном участке фронта русские временно прекратили наступление. Вероятно, Жуков мог бы продолжить продвижение, используя энергию наступления, чтобы взять Берлин, но возникли серьезнейшие трудности с тыловым снабжением войск. Армиям Сталина не было нужды рисковать. Дальше на севере Рокоссовский продолжал наступление по заснеженной Пруссии. Русские солдаты радовались, глядя, как разрушения, которые они видели на территории своей страны, теперь происходят на немецкой территории. Один солдат писал из Восточной Пруссии 28 января 1945 г.: «Поместья, деревни и города горели. Всюду были видны вереницы телег с оцепеневшими немцами и немками, которым не удалось бежать от приближающейся линии фронта. Повсюду валяются изуродованные части танков и самоходных орудий, а также сотни трупов. Я помню это зрелище с первых дней войны…»30 Эти воспоминания, конечно, относились к сражениям на его родной земле. Помещиков в Восточной Пруссии и Померании, опрометчиво оставшихся в своих домах иногда из-за возраста или немощи, ждала ужасная судьба: захватчики считали их не просто немцами, но вдобавок и аристократами, а значит, они заслуживали пыток перед смертью.

Миллионы беженцев устремились на запад, преследуемые советскими войсками. Те, что посильнее, выдержали невзгоды этого путешествия, но многие дети и старики умерли в пути. «По крайней мере мы были молоды, – говорила о пережитом Эльфрида Ковитц, двадцатилетняя девушка из Восточной Пруссии. – Нам было легче пережить невзгоды, чем старикам»31. Заснеженный пейзаж Восточной Европы был обезображен десятками тысяч мертвых тел. Беженцы вместе переживали драмы, которые ненадолго сплачивали их в беде, они вместе ели или голодали, выживали или гибли, пробирались вперед и спали, согревая друг друга, пока какой-то новый поворот событий не разлучал их. «В таких ситуациях, – говорил школьный учитель Геннер Пфлаг, – судьбы случайных людей полностью соединялись на часы, дни, недели, а затем снова разделялись»32.

Одна из множества немецких женщин, лишившихся всего, писала: «Мир – очень одинокое место без семьи, друзей или хотя бы знакомой домашней обстановки»33. Она познала суть отчаяния, когда увидела, как другие матери семейств, стремившиеся раздобыть теплую одежду и защититься от стужи, пробирались мимо солдат, отбивавших атаку русских винтовочным и минометным огнем, чтобы попасть в замок, в котором, по слухам, был склад одежды, и хоть что-то там взять. Спасаясь бегством с двумя маленькими детьми, она дошла до крайнего истощения, из-за которого больше не могла толкать в гору тележку, на которой везла скудный багаж: «Я навалилась на наши вещи – все, что у нас осталось в этом мире, и горько плакала». Мимо проходили двое французских пленных, они пожалели ее и помогли перетащить тележку через вершину холма. Несколько дней спустя фермер, в доме которого они ненадолго остановились, попросил ее оставить ему сына для усыновления. «Он обещал дать мне все, что угодно, если я оставлю его. Какое будущее ждало ребенка? А это был бы хороший, надежный дом». Но остатки упрямой отваги помогли женщине отказаться. «Я поставила перед собой задачу: довести детей до безопасного места и вырастить их. Как? Я не знала. Я просто каждый день делала то, что нужно». Эта маленькая семья наконец нашла убежище, добравшись до американских позиций, но множество подобных историй не имели столь счастливого конца.

Наступающие советские легионы не были похожи ни на одну из ранее существовавших армий: смесь старого и нового, Европы и Азии, высокого интеллекта и дикого невежества, идеологии и патриотизма, технологического совершенства и первобытного транспорта и снаряжения. Вслед за танками Т-34, артиллерией, гвардейскими минометами «Катюша» шли джипы, грузовики Studebaker и Dodge, поставленные по ленд-лизу, за ними – косматые пони и колонны кавалеристов, крестьянские подводы и еле бредущие крестьяне из отдаленных республик Средней Азии, в портянках и изодранном обмундировании. Пьянство было повальным. Немецкие губные гармошки обеспечили музыкальное сопровождение для многих подразделений, потому что на них было можно играть в грохочущих грузовиках. Единственным требованием к дисциплине, которое строго контролировалось, была обязанность солдат – мужского и женского пола – идти в атаку, сражаться и умереть за Родину. Сталин и его маршалы совершенно не заботились о сохранении жизней или собственности гражданского населения. Когда один из офицеров Василевского попросил указаний о мерах, которые следует принять в связи с массовым вандализмом, творимым его бойцами, командующий несколько секунд молчал, а затем сказал: «Да плевать я хотел. Пришло время для наших солдат вершить собственное правосудие»34.

В районе Торуни, в Польше, один из таких солдат, Семен Поздняков, заметил немецкого солдата на нейтральной территории, который медленно тащился к своим, низко склонив голову, прижав раненую правую руку к телу, волоча левой рукой автомат. Поздняков остановил его, крикнув: «Фриц, хальт!» Немец бросил оружие и с трудом поднял левую руку, демонстрируя покорность. Приблизившись к немцу, русские смогли разглядеть кровь на его лице и пустые глаза, в которых было лишь отчаяние. «Гитлер капут», – машинально пробормотал он. Русские засмеялись, услышав слова, которые они теперь слышали так часто, и офицер сказал им отправить солдата в тыл. «Найн! Найн!» – сказал немец, думая, что его поведут на расстрел. Поздняков сердито закричал на него: «Что ты орешь, ты, полумертвый фашист? Ты боишься смерти? А с нашими людьми вы разве не так же обращались? Тебя прикончить надо, и все на этом»35. Такой на деле оказалась судьба многих немцев, которые безуспешно просили пощадить их.

Слишком свободное обращение с оружием приводило к тому, что много русских убивали друг друга в приступе гнева или по неосторожности; нажать на курок им было так же легко, как их западным коллегам плюнуть или выругаться. При всей искушенности командиров этой армии в военном деле она оставалась ордой варваров, которая добилась того, чего могли добиться только варвары. Как ни парадоксально, образованные члены этой орды стремились отомстить больше, чем кто-либо из американских или британских солдат. Их не волновал ни дьявольский сговор Сталина с Гитлером в 1939 г., ни советская агрессия против Польши, Финляндии, Румынии. Они признавали только то, что на Россию напал враг и разорил ее и теперь близилось время, когда можно будет свести счеты со страной-захватчиком.

Вячеслав Эйсымонт, бывший учитель истории, который служил артиллерийским наблюдателем, писал из Восточной Пруссии 19 февраля: «Живем где придется: когда в сарае, когда в блиндаже, а сейчас вот в доме. Погода весенняя, слякоть, временами идет дождь. Населения в домах нет. Убежать ему не удалось, его направляют куда-то в тыл, дальше от фронта. По дороге на Кенигсберг мы видели этих местных жителей: гуськом по обочине дороги (по самой дороге шли колонны наших войск) плелись старики, старухи, дети с узелками за плечами. Была ночь, и в эту ночь на этой дороге можно было увидеть немало страшных вещей. Но мысль многих выразил командир батареи. “Вот посмотришь, – сказал он, – и будто жалко – ведь старики и дети идут и погибают. А вспомнишь, что они у нас наделали, и нет жалости!”»36

В феврале войска Конева форсировали Одер и перешли в наступление на Дрезден, а затем остановились на Нейсе; в течение последующих недель их основной задачей было занятие Померании и Верхней Силезии. В начале марта было легко отражено нерешительное контрнаступление бронетанковых сил СС в Венгрии, предпринятое для осуществления идеи фикс Гитлера: восстановить контроль над утраченными нефтяными месторождениями. 16-го числа два советских фронта начали наступление на Вену. Даже преданный идеям нацизма фельдмаршал Фердинанд Шернер сказал Гитлеру 20 марта: «Я должен доложить, что снижение боеспособности войск в [Верхней Силезии] превосходит мои худшие опасения. Почти без исключения все они измотаны. Соединения войск раздроблены, слиты с личным составом пожарных подразделений и подразделений фольксштурма. Их боевая ценность ужасающе низка. К северу от Леобшютца вообще нет ни одного человека, достойного звания немецкого солдата. Мое впечатление таково – русские могут делать все, что им придет в голову, не прилагая значительных усилий». 10 апреля из Второй бронетанковой армии в Венгрии докладывали в верховное главнокомандование вермахта без иронии: «Для повышения боевого духа войск на поле боя был проведен расстрел».

Капрал Гельмут Фромм, сражавшийся с русскими в Саксонии, записал в своем дневнике на Пасху: «Я сижу при свечах в своем НП (наблюдательном пункте) в 500 м от иванов. Ледяной ветер насквозь продувает брезент. Артобстрел продолжается всю ночь, перемежаясь пулеметным огнем и храпом моего соседа. Когда я шел по окопам час назад, кто-то из сержантов сказал мне, что американцы уже в Гейдельберге. Сейчас я отрезан от всех своих близких, и они, должно быть, беспокоятся обо мне. Интересно, где мой брат? Я уверен, что снова увижу их, потому что я верю в Бога. Сколько еще продлится это безумие? Да поможет нам Бог. Это был долгий военный поход, усыпанный трупами и политый слезами. Дай нам Пасху, за которой наступит искупление»37. Капралу Фромму было 16 лет.