– Погоди, погоди, – пытаюсь я вставить слово, но Илья уже завёлся.
– Я понимаю, что вам, дилетантам, при виде их обрезания хочется вопить: «Кастрация! Кастрация!» – продолжает он с видом профессора на кафедре. – Ага. Уже. Кастрировать нги – это надо сильно умудриться. Полостная операция требуется, невозможная при их уровне медицины. Обрезание их – это определение естественного пола, понимаешь? Они не воспринимают это, как земляне – кастрацию! Ух, сколько я слышал воплей идиотов о «нестерпимой психической травме» у нгишечек, которые стали «условными девочками»! Травма… Физическая травма – бывает разного уровня, в зависимости от драйва, от гормонального всплеска: бывает, как при дефлорации, бывает, как при родах. Но «нестерпимая психическая травма» – точно в том же диапазоне, понимаешь?!
– Земная девочка во время дефлорации может быть совершенно счастлива, а может быть жестоко травмирована, в том числе и психически – если это, скажем, делает насильник. Ты об этом?
– Вот! Вот именно! – Илья энергично кивает. Кирри с любопытством слушает, облокотясь на его колени. – Нгишечка может быть совершенно счастлива, если после поединка с сильным гормональным выбросом её обрезает сильный партнёр. У них вот тут, – Илья показывает пальцем точку на голове Кирьки, в паре сантиметров от макушки, – есть любопытный центр, возбуждающийся во время поединка и выделяющий стимулирующий гормон и очень своеобразное вещество. Своего рода естественное обезболивающее. И наша лапочка может испытать полноценный оргазм непосредственно после обрезания – если поединок возбудил это местечко. А может сильно страдать, если её не разогрели, резанули по-живому. Конечно, в последнем случае и процесс трансформа идёт медленно и мучительно – настоящей гормональной поддержки-то нет.
– Да не торопись ты… а никудышники?
Илья вздыхает.
– Нормальное человеческое изуверство. Природа подсказывает нам: после обрезания должно последовать спаривание, иначе – зачем обрезали? А люди отсекают бедолаге все возможности, это – своего рода блокирование негодного генетического материала. Негодяй – ну, скажем, с точки зрения общества или с точки зрения конкретного индивидуума, размножаться не должен. Но и твой никудышник – не кастрат, ни физически, ни психически. Он, с некоторой долей приблизительности, может быть уподоблен женщине, которая не может родить и испытывает трудности интимного плана. Вроде вагинизма. Конечно, операция часто вызывает застой везде и не добавляет привлекательности… Но – человеческое общество, что поделаешь. В разы терпимее, чем земное, кстати.
– Поэтому они так легко вписываются, – говорю я. – Смиряются. И ведут себя так естественно. Ты к этому клонишь?
– Ты понаблюдай, как играют дети, – говорит Илья. – Нянчатся с младшими, со зверушками… у маленьких есть куклы. Чем старше – тем агрессивнее, Время же приближается. И сдаётся мне, что слово «мальчик», которым вы переводите это словечко на всех языках, которое означает ребёнка, на самом деле адекватно слову «дитя». Очень по-русски и очень точно.
– Дитя. Да, – говорит Кирри. Он смотрит в лицо Ильи снизу вверх, запрокинув голову. – Илья знает всё-всё. Что внутри у людей. Что внутри у зверей. Что внутри у гор. Я же сказал: он – божество.
Илья перебирает его косы с самодовольным видом.
– Вот слушай, что тебе Кирюша говорит. Он со мной давно знаком.
– Ну да, – говорю я. – Он вправду умница. Он отлично понимает русский язык и владеет им мастерски. Профессиональную терминологию он тоже понимает. В частности, он в курсе, что ты – существо другого биологического вида. Правда? – спрашиваю я у Кирри.
Он отводит взгляд. Говорит, слегка смущаясь:
– Конечно, другой. Он другой, и ты другой. И все вы таковы, земляне. Родился таким – не станешь другим. У вас с Ильёй внутри нет места для будущего ребёнка, пусто. У ваших женщин… – и запинается.
– Я понял. И чем ты занимаешься?
– Смотрю в прошлое, – в тоне Кирри слышится нотка тихой, глубоко скрытой печали. – Делаю препараты из старых костей, что лежат под горами – чтобы Илья мог представить себе предков моего народа. Тех, что жили страшно давно. Почти животных, но уже людей. Ты знаешь, как они жили, Николай?
Кирри садится, подтягивает к себе колени, обхватывает их руками. Илья снова кладёт руку ему на плечи – и Кирри опирается на него спиной, со странным лицом, отрешённым, почти печальным.
– Они жили в каменной пещере, вон там. В пещеру ведёт узкий лаз, который был засыпан пятьсот лет назад… Я видел место, где жгли костёр. Много, много лет. Сто, двести, триста лет – на одном месте. Угли… Так скудно и просто… у них были ножи из вулканического стекла, в форме листа зонтик-дерева… и, знаешь, они лепили горшки. И всё, можно сказать. И делали себе бусы из панцирей жуков. Очень древние и простые люди, с зубами, как у диких зверей, с лицами… грубыми, как у зверей. Но люди. Илья хочет их изучать. И я. Они… родня мне. Когда я думаю о них, у меня болит внутри – как за близких. Как они жили, как умирали… их души – моя душа.
Кирька глядит на меня, и я никак не могу понять смысла его взгляда. Только тяжело описуемое напряжение, непокой. Мне мерещится даже мольба. А Илья с благодушной миной гладит его по плечу, откидывает косы, улыбается…
– То есть, тебе нравится на станции, да? – говорю я. – Тебя захватила работа? Ты благодарен Илье?
Кирри бросает на Илью быстрый взгляд и опускает глаза.
– А как ты думаешь, дружище, – говорю я, – что будет потом?
– А что будет? – отвечает за него Илья. – Идти ему некуда, да и вряд ли он захочет – обратно, в своё племя. Он у нас чистенький, привык к интересной работе, к хорошей жизни, сладкое любит, как маленькая девочка – что ему, возвращаться козам хвосты крутить? Я его учу; может, в университет поступит года через три-четыре. На ксеноантрополога, на биолога…
Кирька обхватывает себя руками. Оэ…
Илья, конечно, невероятно осведомлён по части биологии нги, но по части их психики…
– Кирри, – говорю я, – хочешь Землю посмотреть?
Он улыбается, но несмело, с ощутимой изнанкой.
– Конечно. Мне бы так хотелось увидеть сказочный город, – говорит он тихо и грустно. – Я хотел увидеть Чангран… только не получилось. Из-за прыгуна. Теперь я хотел бы увидеть город Ильи. Город Новгород. За небом.
Его глаза влажны. Илья треплет его по голове.
– Ещё увидишь, зайка. Закончим работу – я тебе всё покажу.
– Ты сильно рисковал, когда вышел взглянуть на лянчинцев, – говорю я. – Война грядёт. Ты ведь понимаешь, что тебя не убили по чистой случайности?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});