условиях набиравшей силу шпиономании именно они, проходившие проверку в отделе кадров ИККИ, выступали связующим звеном между иностранными разведками и Троцким, с одной стороны, и диверсантами и вредителями в СССР. Нельзя сказать, что аппарат Коминтерна не был затронут подобными настроениями. Уже в начале 1936 го-да по инициативе Мануильского было подготовлено решение, предусматривавшее персональную ответственность представителя той или иной компартии за политических эмигрантов и других лиц, направляемых на территорию СССР[1637].
Вильгельм Георгиевич Кнорин
Июль 1924
[РГАСПИ. Ф. 492. Оп. 2. Д. 205. Л. 1]
В те же дни Секретариат ИККИ решил «поставить в Президиуме вопрос о повышении бдительности во всех секциях Коминтерна и о мероприятиях против проникновения в их ряды провокаторов и агентов классового врага»[1638]. Чуть позже было принято еще одно решение, которое впоследствии сыграет важную роль в развертывании репрессий по отношению к иностранным коммунистам: отделу кадров ИККИ было поручено принять на себя контроль за их переводом в ВКП(б). На него возлагалась ответственность за любые случаи проникновения на территорию СССР лиц, подозрительных по шпионажу. «Исключения возможны только по требованию соответствующих инстанций», т. е. органов НКВД[1639].
В период массовых репрессий коминтерновский аппарат находился под двойным подозрением не только в силу пропагандистской ксенофобии, но и из-за сохранявшихся у него особых связей с внешним миром. Его руководителям приходилось балансировать между участием в репрессиях, охвативших весь Советский Союз, и сохранением дееспособности собственных структур. Тот факт, что в ходе первого показательного процесса в августе 1936 года на скамье подсудимых оказались члены КПГ и сотрудники Исполкома Коминтерна, заставил их удвоить свою энергию.
Сразу же после завершения процесса Секретариат ИККИ развернул широкую кампанию по пропаганде его итогов. В ответ на «антисоветский вой международной реакции» зарубежные компартии в срочном порядке должны были организовать «выступления ЦК партии, партийных организаций, массовых собраний, в частности социал-демократических рабочих, с выражением братской солидарности с трудящимися СССР, руководством ВКП и вождем международного пролетариата тов. Сталиным»[1640]. Это не остановило маховика репрессий в центральном аппарате ИККИ[1641]. 10 октября 1937 года оттуда в ЦК ВКП(б) был направлен запрос об укреплении кадрового состава в связи с тем, что многие сотрудники после многочисленных проверок и чисток были уволены или «переданы» органам НКВД[1642].
На конец 1937 года пришлись самые жесткие указания Сталина о необходимости продолжать репрессии, зафиксированные в дневнике Димитрова. Во время парада и демонстрации на Красной площади Сталин разъяснил тому, что руководившие Коминтерном Кнорин и Бела Кун являются шпионами, а Пятницкий — изобличенный троцкист. Три дня спустя из уст вождя вновь прозвучал упрек в том, что ИККИ лишь формально участвует в пропагандистской кампании, оправдывающей необходимость Большого террора: «…это недостаточно. Троцкистов надо гнать, расстреливать, уничтожать. Это всемирные провокаторы, злейшие агенты фашизма»[1643].
По мнению ряда историков, масштабные репрессии среди высшего эшелона сотрудников ИККИ, отстраненных от работы по тем или иным причинам, свидетельствовали о том, что органы НКВД в 1936–1937 годах готовили еще один показательный процесс, призванный доказать, что штаб-квартира Коминтерна в Москве превратилась в шпионское гнездо[1644]. Знакомство с десятью томами «антикоминтерновского» дела показывает, что следователи НКВД не выдумали все свои обвинения от первого до последнего слова[1645]. Они лишь препарировали в нужном смысле ту реальную борьбу, которая шла в верхушке Коминтерна накануне его Седьмого конгресса.
В августе 1939 года компартии ожидало новое испытание. Заключив пакт о ненападении с нацистской Германией, Советский Союз радикально изменил свой внешнеполитический курс. Сталин сделал ставку на позицию третьего радующегося в разгоравшемся военном конфликте. В течение недели, прошедшей между подписанием пакта и началом Второй мировой войны, компартии получали от руководящих органов Коминтерна противоречивые директивы. Одобрение внешнеполитического поворота СССР сочеталось в них с сохранением антифашистских установок.
После настоятельных просьб Димитрова 7 сентября 1939 года состоялась его встреча со Сталиным, Молотовым и Ждановым. Генсек ИККИ тщательно записал в своем дневнике позицию советского вождя: «Война идет между двумя группами капиталистических стран… за передел мира, за господство над миром! Мы не прочь, чтобы они подрались хорошенько и ослабили друг друга». Сталин признал, что «пакт о ненападении в некоторой степени помогает Германии», а следовательно, «нужно подталкивать другую сторону», чтобы ни одна из воюющих коалиций не получила решающего преимущества. Это означало, что коммунисты в странах, объявивших войну Гитлеру, не должны поддерживать линию своих правительств. «До войны противопоставление фашизму демократического режима было совершенно правильно. Во время войны… деление капиталистических государств на фашистские и демократические потеряло прежний смысл»[1646].
Уже на следующий день Исполком Коминтерна разослал компартиям краткую директиву, в основу которой были положены указания Сталина. В ней война расценивалась как империалистическая и несправедливая с обеих сторон. Коммунистов призывали поддержать Советский Союз, в интересах которого было не скорейшее прекращение, а расширение и дальнейшая радикализация военного конфликта империалистических держав, причем не делалось никакой разницы между Германией и ее противниками. «Война ведется между двумя группами капиталистических стран за мировое господство. Международный пролетариат не может ни в коем случае защищать фашистскую Польшу, отвергнувшую помощь Советского Союза, угнетающую другие национальности»[1647].
Такая установка, продиктованная Сталиным, способствовала тому, что антигитлеровский стержень политики Коминтерна и его национальных секций был уничтожен. Это привело к их изоляции и даже объявлению вне закона в странах, которые объявили войну нацистской Германии. «Удар в пропаганде направлялся против империализма в целом, с акцентированием особой опасности англо-французского империализма. Был выдвинут лозунг единого народного фронта снизу, то есть, по существу, вновь повторялись сектантские лозунги конца 20-х — начала 30-х годов»[1648].
В таких условиях Коминтерн скорее мешал, чем помогал реализации внешнеполитического курса СССР на первом этапе Второй мировой войны. С этим была связана идея Сталина, озвученная в апреле 1941 года, о его роспуске и предоставлении самостоятельности компартиям, поскольку «теперь на первый план выступают национальные задачи для каждой страны». Согласно записи Димитрова, генсеком «резко и ясно поставлен вопрос о дальнейшем существовании Коммунистического Интернационала на ближайший период и новых формах интернациональных связей и интернациональной работы в условиях мировой войны»[1649]. Уже на следующий день эта идея была обсуждена в Секретариате ИККИ и, что являлось само собой разумеющимся, нашла полную поддержку Эрколи и Мориса Тореза.
Вероятно, идея роспуска Коминтерна была пробным шаром, использованным Сталиным для того, чтобы прощупать реакцию своего окружения. Речь шла не только о продолжении курса на «национализацию» официальной идеологии, но и о поиске адекватных