Читать интересную книгу Простые смертные - Дэвид Митчелл

Я выстригла еще немного вокруг правого уха Рафика, стараясь, чтобы было как слева.

Но состригла все же слишком много, и пришлось еще состричь вокруг левого уха.

– И очень хорошо! Жалко, что это ненадолго. Вот так всегда меня и стриги, – неожиданно обрадовался Рафик.

Мне было приятно, что он доволен, и грустно, что даже такой маленький мальчик понимает, что ничто не вечно.

– Перемены – это, пожалуй, своеобразный жесткий диск нашего мира.

– А что такое «жесткий диск»?

– Ну, это название одной компьютерной детали. Выражение из старых времен. Я хотела сказать… то, что в нашем мире действительно прочно, оно и остается прочным, но при этом постоянно меняется, впитывая новую информацию. Если бы жизнь не менялась, она бы и не была жизнью, а была бы просто мертвой фотографией. – Я выстригла волосы у Рафика на шее. – Хотя даже фотографии со временем меняют вид. Выцветают. Ты разве не знал?

Некоторое время мы молчали. Я случайно уколола его в шею, и он ойкнул, а я сказала: «Извини, пожалуйста», и он поспешил меня заверить: «Ничего страшного!», как самый настоящий ирландец. Полудикий кот Кранчи, названный мною так в честь полузабытого шоколадного батончика, прошелся по кухонному подоконнику. Зимбра его, разумеется, заметил, но решил не удостаивать своим вниманием и не поднимать шум. Рафик спросил:

– Холли, а как ты думаешь, к тому времени, как мне исполнится восемнадцать, университет Корка уже будет снова открыт?

Я слишком сильно любила этого мальчика, чтобы с легкостью разбить его заветную мечту.

– Возможно. А что?

– Я хочу, когда вырасту, стать инженером.

– Это хорошо. Цивилизации нужно как можно больше инженеров.

– Мистер Мурнейн сказал, что нам будет нужно все чинить, все заново строить и очень многое перемещать с места на место, как это сделали Нефтяные Государства. Но только делать все это придется без нефти.

И надо было начинать лет сорок назад, подумала я.

– Он прав. – Я подтащила стул и села напротив Рафика. – Опусти-ка голову. Я подстригу тебе челку.

Я подняла его челку расческой и постепенно состригла те волосы, что оставались торчать между зубьями, на высоту примерно в сантиметр. У меня получается все лучше и лучше, подумала я. Но, заметив, какое странно напряженное лицо вдруг стало у Рафика, я перестала его стричь и привернула звук радиоприемника до минимума.

– В чем дело, Раф, дорогой?

У него был такой вид, словно он пытается что-то вспомнить, поймать какой-то далекий отзвук прошлого. Потом он посмотрел на подоконник, но кот уже ушел.

– Я помню, как кто-то меня стриг… Какая-то женщина… Ее лица я не помню, но помню, что говорила она по-арабски…

Я откинулась на спинку стула и опустила ножницы.

– Возможно, одна из твоих сестер? Кто-то же должен был тебя стричь до пяти лет.

– А у меня были короткие волосы, когда я сюда попал?

– Во всяком случае, я не помню, чтобы они были длинные. Ты был почти мертв от голода и холода и чуть не утонул, так что длину твоих волос я как-то не запомнила. Но, Раф… ты можешь вспомнить черты этой женщины?

Рафик наморщил лоб.

– Понимаешь, если я вроде как прямо на нее не смотрю, то вижу ее лицо, а как только пытаюсь хорошенько ее разглядеть, лицо сразу расплывается и исчезает. Иногда я вижу ее во сне, но когда просыпаюсь, все лица уже снова исчезают, остаются только некоторые имена. Одно имя я помню: Ассия; по-моему, это моя тетя… а может, сестра. Возможно, это как раз она с ножницами. Хамза и Исмаил – это мои братья, мы вместе плыли на той лодке… – Я уже многократно все это слышала, но не стала прерывать Рафика, раз ему вновь захотелось попытаться связать вместе обрывки той жизни, что у него была до Ирландии. – Хамза был смешной, а Исмаил – нет. Там, на лодке, было очень много людей – и мы были прижаты друг к другу плотно-плотно. А женщин там совсем не было и детей тоже, только еще один мальчик, как я, но он был бербером, и я не очень хорошо его понимал, когда он говорил по-арабски. И почти всех очень тошнило, они говорили, что это морская болезнь. Но меня совсем не тошнило. А в туалет все ходили прямо через борт. Исмаил говорил, что мы плывем в Норвегию. Я у него спросил: «Что такое Норвегия?» И он сказал, что это такое безопасное место, где мы сможем заработать денег, где нет лихорадки Эбола, где никто ни в кого не стреляет… И мне это очень понравилось, но мы все плыли и плыли, много дней и ночей, и потом стало совсем плохо… – Рафик нахмурился и помолчал. – А потом мы увидели огни за полосой воды – это был берег какого-то залива, но видно было плохо, потому что была ночь и на берегу шло какое-то большое сражение. И Хамза сказал нашему капитану по-арабски: «Это не может быть Норвегия!», а капитан ему ответил: «С какой стати мне вам врать?», и Хамза, который, по-моему, держал в руках компас, сказал: «Посмотрите, нам нужно еще проплыть к северу», а капитан рассердился и выбросил компас за борт. Тогда Хамза сказал остальным: «Он врет нам, чтобы сберечь топливо. Эти огни на берегу – вовсе не Норвегия! Это какая-то другая страна!» И все закричали, начали стрелять, и… – В глазах и в голосе Рафика появилась уже знакомая мне пугающая пустота. – Именно это мне в основном и снится в кошмарах. Мы ведь были там так стиснуты, что…

Я вспомнила, как Хорологи умели «редактировать» плохие воспоминания, и пожалела, что сама не способна сделать Рафику столь милосердный дар. Или не милосердный… не знаю.

– …было не повернуться. А потом мне всегда снится, как Хамза кидает в воду спасательный круг и говорит мне: «Прыгай, мы вместе поплывем к берегу», но я не прыгаю, и тогда он бросает меня в воду, а потом… потом никто больше за мной в воду не прыгает… И больше я ничего не помню. Я все забыл. – Рафик вытер мокрые глаза тыльной стороной ладони. – Все. Всю свою семью. Все их лица…

«…Оуэн и Иветт Ричи из Лиффорда, что в графстве Донегал, – донеслось из радиоприемника, – сообщают о рождении у них дочери Кезайи – хрупкой, но очаровательной малышки весом полные шесть фунтов… Добро пожаловать на борт, Кезайя!»

– Тебе было всего пять лет, Рафик! Когда море выбросило тебя на камни там, внизу, у дальнего конца нашего сада, ты был в состоянии сильнейшего шока, твой организм был истощен и переохлажден, у тебя на глазах совершалась самая настоящая резня, а потом тебя бог знает сколько времени носило по волнам Атлантики, и ты был совершенно один в безбрежном океане. Ты не из тех, кто забывает! Ты из тех, кто сумел выжить. По-моему, просто чудо, что ты вообще хоть что-то помнишь.

Рафик взял пальцами прядку своих волос, упавшую ему на штаны, и стал с мрачным видом ее теребить. А я задумалась о прошлом, о весенней ночи, довольно тихой и теплой для апреля, что, возможно, и спасло Рафику жизнь. Прошло полгода со дня гибели Аоифе и Орвара, и Лорелея все еще была не в себе, как и я, впрочем, но мне – ради нее – приходилось притворяться. Я разговаривала со своей подругой Гвин по скайпу, сидя в бабушкином кресле, когда вдруг в дверях показалось лицо маленького смуглого мальчика с глазами утонувшего призрака, и он смотрел прямо на меня. Зимбры у нас тогда еще не было, так что никто его не спугнул, и он вошел прямо в дом. Как только я сумела очнуться от изумления, я втащила его внутрь, и его тут же вырвало. Из него вылился, по крайней мере, литр морской воды. Мальчик был буквально насквозь пропитан водой и весь дрожал; кроме того, он нас совершенно не понимал или, может, притворялся, что не понимает. Тогда у нас еще было топливо для бойлера, хотя и не очень много, но я достаточно хорошо знала, что такое переохлаждение, и понимала, что если этого ребенка прямо сейчас усадить в горячую ванну, то это может вызвать у него аритмию и, возможно, даже остановку сердца, поэтому я просто сняла с него мокрую одежду и, завернув в одеяла, усадила у самого огня. Он все еще дрожал и никак не мог согреться, но это был скорее положительный знак, дававший надежду.

Вскоре проснулась Лорелея и сразу принялась готовить теплый имбирный чай для «мальчика из моря». Я связалась по Интернету с доктором Кумар, но она была занята в Бантри – там случилась очередная вспышка «крысиной лихорадки», – и еще несколько дней нам пришлось обходиться собственными силами. У нашего юного гостя был сильный жар и озноб, он был до крайности истощен, его преследовали кошмары, но примерно через неделю мы с помощью Мо и Браны О’Дейли сумели его выходить и привести в относительно нормальное состояние. К тому времени уже выяснилось, что его зовут Рафик, но мы так и не смогли понять, откуда он взялся. Карты не помогали, так что Мо бросила в Сети клич, предлагая высказаться всем темнокожим беженцам на любом языке и диалекте: сработал марокканский диалект арабского. С помощью Мо Лорелея стала изучать арабский по пособиям, выложенным в Интернете; она же в итоге стала для Рафика первой учительницей английского, чем сама себя буквально вытащила из состояния непрерывного оплакивания погибших родителей. Когда из Стабильности прибыл какой-то неулыбчивый офицер – он явился вместе с Мартином, нашим мэром, – и стал выяснять, что это за нелегальный иммигрант у нас поселился (это случилось примерно через месяц после «явления» Рафика), мальчик уже вполне мог составить несколько простых, но вполне связных английских предложений.