А я поехал в карете со Стаховичем в банк, так как мне подали счет за 9 дней (350 лир). Получил деньги, и – проезжая мимо Капитолия – мы вышли, осмотрели, потом увлеклись и взяли гида, спустились к Форуму и осмотрели его. Видели место, где Брут (т. е. – я1) говорил речь, где сжигали Цезаря и пр. Вышли к Колизею, куда отправили карету, и приехали домой. Я пошел в Пинчио – погулял немного, так как продолжаю скоро уставать от ходьбы.
Посидел на скамеечке, послушал музыку ("Травиата" и "Аида") и до захода солнца вернулся в гостиницу. Кира – здесь, ставит градусник, а я в 4 шагах пишу тебе письмо.
Вечером буду читать свои записки Волконскому.
Он милый и трогательный. Третьего дня он читал "Ипполита" (пьеса) 2 – и читал плохо, совсем не так, как сам учит в своей лекции. Я это высказал, и он пришел в отчаяние и стал умолять меня, чтоб я почитал записки.
Из Неаполя приехал Чайковский3, видел Горького и говорит, что он до такой степени волнуется о том, приеду ли я на Капри или нет, что он растрогал этим Чайковского (брат композитора – драматический писатель), и он решился придти ко мне, чтобы рассказать, чему был свидетелем.
Вот и все. Обнимаю тебя нежно. Спасибо за телеграмму. Бедняжка, ты работаешь, а я толстею. Верю, что Варя у тебя будет хороша.
Как Любовь Васильевна, говорят, что у нее – корь. Правда ли?
Игоречка благословляю, бабушку – тоже.
Нежно любящий и скучающий
Костя
376. Из письма к М. П. Лилиной
Рим. Понедельник, январь 911
31 января 1911
Дорогая Маруся,
Кира здорова, выезжает и выходит. Теперь больны Дженечка, Миша (лежит в кровати) и Алекс. Петров. Ливен. Стахович сам выздоровел. Вчера был путаный день – не писал.
…Продолжу прерванные описания. Третьего дня читал записки Волконскому. В самом начале и Волконский и Стахович скисли – говорят, скучно; потом, со второй главы, захватило, и до конца Волконский был внимателен и говорил, что интересно, а Стахович, как зашла речь об аффективных чувствах, пошел в другую комнату и начал постепенно раздеваться. Снимет галстук – вернется, послушает – опять уйдет, снимет куртку и т. д. Словом, на умные слова и психологию не поддается. Успех средний.
Вчера – воскресенье, чудная погода. Встали поздно. Завтракали у Стаховичей. Я пошел с Алексеем Александровичем бриться и отдавать визиты Боборыкину (застали, говорили, и все о том же) и Чайковскому (не застали). Потом поехали в Пинчио и зашли в зоологический сад. До чего страшно и интересно. Полное впечатление, что львы, тигры – на воле. Клетки нет, стены и бока – скалы, впереди же ров, через который лев перепрыгнуть не может. Когда смотришь, то этого рва не видишь, и перспектива приближает зверей. Кажется, что они совсем близко. Они прыгают по скалам. Играют пять тигров – неимоверной красоты. Рядом ягуары и пума. На днях ягуар съел другого ягуара, осталась одна голова.
Вернулся домой, отдыхал, обедал и вечером в 10 часов вернулся домой.
Кира после завтрака пошла к Ливен. Старуха еще крепилась, она слегла к вечеру. Они ездили и ходили по городу. Осматривали отдельные развалины, которые попадались по пути. Спал хорошо, хотя просыпался и рука болела, как всегда. Сегодня холодно и пасмурно. Но когда подумаешь, что вы, бедные, в 25R мороза – брр… тогда оценишь нашу римскую осеннюю погоду.
Стыдно подумать, что вы все работаете и ты заиграла, как никогда, а я… Очень интересуюсь Варей. Мне все кажется, что ты хвалишь мою систему, чтоб делать мне приятное. Но если она помогла тебе даже при таких трудных условиях игры с четырех репетиций, то я счастлив и горд.
Нежно целую тебя, Игоречка, бабушку. Всем остальным поклоны. Люблю, скучаю, хотя знаю, что, приехав в Москву, опять пойдет то же, что и раньше. Ты будешь недовольна мною и тяготиться, а я – не решусь порвать навсегда с театром, как ни охлаждаю себя к нему.
Нежно любящий
К. Алексеев
377. ИЗ ПИСЬМА к М. П. ЛИЛИНОЙ
Рим. Четверг, 3 февр. 911
3 февраля 1911
Дорогая и бесценная!
Вчера опять был путаный день, и потому не писал. О том, как мы проводили третьего дня, тебе писала Кирюля, т. е. осматривали Колизей, Via Appia на автомобиле.
Вечером был у Стаховича, и меня заставили читать Фамусова. Я все забыл и читал очень скверно. Вчера мы пошли с Машенькой и Кирой на здешний рынок, a la Сухарева башня. Старые вещи, материи и пр. Я ничего не купил. Не знаю, чему приписать какое-то равнодушие к старине: то ли, что она больше не нужна для обстановки театра, или то, что сама старина – не так интересна, как раньше… Особенно интересного там не было. Ни вещей, ни продавцов.
…Кира здорова и бережется. Я здоров, толстею, так как у Стаховичей такой стол, что нельзя не обжираться. Силы крепче, инициативы больше. После завтрака, опять с ангелом Машенькой, мы поехали осматривать какую-то церковь, превращенную из крепости, но, по случаю приезда сербского короля, все заперто. Потом поехали показывать Кире Святого Петра и заехали в 2-3 церкви. В 5 часов зашел Стахович, и нам пришлось ехать к Сухотиным (Татьяна Львовна Толстая1). Там полная русская провинция. Самовар, малороссиянки в деревенских костюмах, привезенные княгиней Волконской (тетка лектора Волконского). Преинтересная дама лет 80-ти, от нее веет настоящей стариной. Пусть Стахович тебе расскажет ее интересную жизнь. Встретил там же какую-то старушку, друга Эрнесто Росси, которая вспоминала, как Росси якобы восхищался мною в "Отелло" и предсказывал мне будущность2. Алексей Александрович встретил другую старенькую старушку, которая когда-то была прекрасная певица – примадонна. Старое – старится?!…
Вечером читал записки перед многочисленной аудиторией: М. П. Стахович (она слушала и третьего дня), Волконский (лектор), Чайковский (брат композитора и драматург), Барятинский (музыкант), Машенька, Кира, Стахович. На этот раз имел успех, и даже сам Стахович выдержал.
Сегодня встал в 10 часов. Кира пошла на Форум с книгами, а я сижу и пишу тебе. Давно не было писем. Жду с нетерпением. Крепко обнимаю, нежно целую тебя, Игоря, бабушку. Всем поклон. Скучаю без тебя и Игоречка. Жалко и несправедливо, что вы в морозах, а мы греемся на солнце. Погода – райская.
Крепко обнимаю.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});