восторг от прочитанного». Повесть была принята для напечатания в следующем же номере альманаха.
«“Роковые яйца” поссорили меня, — продолжает Зайцев, — с А. К. Воронским, редактором “Красной нови”. Он не мог мне простить, что из-под самого его носа выхватили интересную повесть»[247].
«Роковые яйца» вышли в свет в феврале 1925 года, а в мае журнал «Красная панорама» (в номерах 19–22 и 24-м) публиковал журнальный, сокращенный вариант повести, до № 22 под названием «Луч жизни».
В июле 1925 года Булгаков дарил друзьям сборник повестей и рассказов «Дьяволиада», а ранней осенью уже читал в «Известиях» статью Л. Авербаха, который, минуя рассуждения о художественной ценности книги, прямо обращался к цензурным органам, обвиняя их в бездействии и идеологическом просчете: «...неужели Булгаковы будут и дальше находить наши приветливые издательства и встречать благосклонность Главлита?»[248] Б. Леонтьев, секретарь издательства «Недра», обеспокоенно писал автору: «...поднялся какой-то бум в сферах по поводу книги «Дьяволиада». <...> Эту книгу сейчас у нас конфискуют»[249]. Возможно, «бум в сферах» был связан с приведенным выступлением Авербаха, пользовавшегося поддержкой Сталина. Предположение поддерживается последовавшим вскоре специальным «Письмом в редакцию», в котором Авербах стремится отмежеваться от обращений к Главлиту. Сообщив «в противовес некоторым либеральничающим товарищам», что он «сторонник хорошей и нужной работы Главлита», Авербах тем не менее доводит до сведения общественности, «что обращения к Главлиту мне не принадлежат»[250]. Вероятно, зная о произошедшей конфискации «Дьяволиады»[251], Авербах не хотел, чтобы в нем видели виновника репрессивных санкций цензуры.
30 января 1926 года был даже заключен договор с Камерным театром — на пьесу по сюжету «Роковых яиц». Но дальнейшее «похолодание» общественной атмосферы, конфискация сборника, куда вошла и эта повесть, идеологическая борьба, разыгравшаяся вокруг «Дней Турбиных» и «Зойкиной квартиры», — все это сделало выполнение договора невозможным.
В отличие от «Дьяволиады», вторая повесть Булгакова была встречена с большим вниманием, она обсуждалась как в «закрытых», частных письмах профессиональных писателей, так и на страницах широкой печати. Любопытно при этом отметить, что литераторами (за исключением В. Шкловского) повесть оценивалась весьма высоко, в печати же голоса критиков разделились.
Горький в письме к М. Л. Слонимскому от 8 мая 1925 года писал: «Булгаков очень понравился мне, очень, но он сделал конец рассказа плохо. Поход пресмыкающихся на Москву не использован, а подумайте, какая это чудовищно интересная картина!»[252]
А в письме к М. Ф. Андреевой советовал: «Прочитай... рассказ Булгакова «Роковые яйца», это тебя рассмешит. Остроумная вещь!»[253] Высокие художественные достоинства повести отмечали В. Вересаев, А. Белый, С. Н. Сергеев-Ценский, а также М. Волошин, писавший 25 марта 1925 года Н. С. Ангарскому: «Спасибо за VI книгу «Недр» и за Ваши издания. <...> Рассказ М. Булгакова очень талантлив и запоминается во всех деталях сразу»[254].
Напротив, резко саркастически откликнулся на новую вещь Булгакова В. Шкловский.
«Как пишет Михаил Булгаков.
Он берет вещь старого писателя, не изменяя ее строения и переменяя ее тему. <...> Он — способный малый, похищающий «Пищу богов» для малых дел. Успех Михаила Булгакова — успех вовремя приведенной цитаты»[255], — формулировал В. Шкловский, отказывая писателю в самостоятельности видения мира, «не замечая» твердой и рискованной позиции подвергающегося нападкам со всех сторон «попутчика».
Острая социальность повести Булгакова привела к тому, что вокруг «Роковых яиц» развернулись критические сражения. Отзывы, яркие, резкие, дающие порой удивительно глубокие интерпретации творчества писателя, свидетельствуют о точности «попадания» нового произведения Булгакова в болевые проблемы литературно-общественного процесса середины 1920-х годов.
«Центральная вещь шестой книги («Недр». — В. Г.) — «Роковые яйца» М. Булгакова, бесспорный «гвоздь» сборника», — отмечали критики.
Высоко оценивал повесть и рецензент, скрывшийся за инициалами Ю. С. (Ю. Соболев. — В. Г.): «Один только Булгаков со своей иронически-фантастической и сатирически-утопической повестью «Роковые яйца» неожиданно выпадает из общего, весьма благонамеренного и весьма приличного тона.
«Утопичность» фабулы не только в том, что в ней говорится о некоем профессоре Персикове, открывшем загадочный «красный луч», не только в этом явном гротеске, но и в самом рисунке Москвы 1928 года, в которой профессор Персиков вновь получает «квартиру в шесть комнат» и ощущает весь свой быт таким, каким он был... до Октября.
Рассказ Булгакова — самый занимательный и самый острый во всей книге»[256], — заканчивал Ю. С.
Критик «Нового мира», также скрывшийся за сокращением, присоединялся к сказанному: «“Роковые яйца” — это насыщенный современностью, остроумием, многочисленными мелкими бытовыми картинками, занимательностью фантастический рассказ. У нас грешат и против занимательности, и против фантастики, деля обычно вещи на “авантюрные” и “бытовые”. “Авантюрные” — это интересно и пусто. “Бытовые” — это глубоко и скучно... Но безудержное вранье, неизбежно завершающееся мировой революцией, — так ли уж это занимательно?..
Всем читавшим повесть Булгакова я задам один вопрос: какое осталось у них впечатление от нашего “завтра”, изображенного в повести “Роковые яйца”? Произвело ли на них это “завтра” гнетущее, упадочническое впечатление? По моему скромному мнению, едва ли сумеет какой-нибудь автор утопического, р-р-ре-волюционного романа заронить в своих читателях такое же чувство могучей жизнерадостной страны, истинного Нового Света»[257], — убежденно формулировал автор.
А. Воронский, выстраивая уже целый ряд приключенческих произведений последнего времени (А. Толстой, «Голубые города»; М. Булгаков, «Роковые яйца»; А. Караваева, «Берега»; Коробов, «Петушиное слово»), сообщал: «“Роковые яйца” Булгакова — вещь необычайно талантливая и острая — вызвала ряд ожесточенных нападок. Булгакова окрестили контрреволюционером, белогвардейцем и т. п., и окрестили, на наш взгляд, напрасно. <...> Писатель написал памфлет о том, как из хорошей идеи получается отвратительная чепуха, когда эта идея попадает в голову отважному, но невежественному человеку». А. Воронский полагал, что «основной недостаток Булгакова тот, что он не знает, во имя чего нужны такие памфлеты, куда нужно звать читателя. <...> Нападает ли автор на «коммунистический эксперимент» или имеет он в виду более узкий круг обобщений...»[258] — размышлял критик.
Н. Осинский поддерживал сомнения А. Воронского: «...не хватает автору, печатающемуся в «России» — писательского миросозерцания, тесно связанного с ясной общественной позицией, без которой, увы, художественное творчество оказывается кастрированным. <...> Боюсь сказать, — продолжал Осинский, — а пожалуй, ведь так — это, собственно, «вагонная литература» (у немцев Reiselektüre — «дорожная литература») высшего качества»[259].
С Осинским соглашался Н. Коротков, который также полагал, что «Роковые яйца» не что иное, как «пустячок», «легкое вагонное чтение», находил в повести всего лишь «равнение на потребителя» и «безобидное остроумие». В целом