Читать интересную книгу Исповедь королевы - Виктория Холт

— Это из-за того, что я очень люблю поесть, — вставила Виктория. — Из-за этого я немного располнела… Но вовсе не как свинья.

— Софи он называл Graille[25], а Луизу — Chiffe[26]. Наш отец любит давать людям прозвища. Он всегда называл жену нашего брата бедной Пепой. Ты знаешь, что я имею в виду Марию Жозефу. Я редко слышала, чтобы он называл твоего мужа иначе, как бедным Берри.

— Почему же эти двое — бедные?

— Пепа — потому, что, когда она приехала сюда, ее муж не желал этого. Раньше он уже был женат и продолжал любить свою первую жену. В первую брачную ночь после своей второй свадьбы он, будучи в объятиях своей новой жены, призывал первую. Но Мария Жозефа была терпеливой, и со временем он полюбил ее. Потом он умер. Поэтому король и называл ее бедной Пепой. А бедный Берри… Ну, дело в том, что он совсем не такой, как большинство молодых людей… Вот почему он — бедный Берри.

— Интересно, обижается ли он на это?

— Бедный Берри! Его ничто не интересует, кроме охоты, чтения, замков и строительства…

— А еще еды, — сказала Виктория.

— Бедный Берри! — вздохнула Аделаида, и все остальные вздохнули вместе с ней.

Побывав у тетушек, я узнала о королевской семье много нового, чего не знала прежде. У меня были теперь ключи от их апартаментов. Впоследствии я часто пользовалась ими, потому что с тетушками я, по крайней мере, могла на время избавиться от строгих правил этикета мадам де Ноай.

На балу, который был дан несколько дней спустя, произошло серьезное нарушение этикета. Причиной тому послужил тот факт, что принцы из семейства Лорренов высказали пожелание, чтобы их дому было отдано определенное предпочтение перед всеми другими. Дело в том, что бал давался в мою честь, а мой отец, Франсуа Лоррен, принадлежал к этому семейству. В частности, мадемуазель де Лоррен, являвшаяся моей дальней родственницей по линии отца, полагала, что одно это дает ей право пройти в менуэте впереди всех остальных дам. Графини королевской династии были оскорблены этим, и весь дворец пребывал в бурном обсуждении предстоящих событий. Мне сказали, что король расхаживал взад и вперед по своим апартаментам, глубоко обеспокоенный внезапно возникшей проблемой. Отказать Лорренам в их просьбе значило оскорбить австрийскую династию, а согласиться с ними — означало нанести оскорбление семействам Орлеанских, Конде и Конти.

Еще никогда этот их этикет не казался мне таким глупым. Король позволил мадам Дюбарри сидеть за столом вместе со мной, и после этого он еще, оказывается, думал, что я могу обидеться, если моя дальняя родня не получит преимущества перед его близкими родственниками! Я приняла решение никогда, насколько это возможно, не быть рабыней их дурацкого этикета.

Однако спор продолжался, и наконец король разрешил его в пользу Лорренов. Тогда графини королевской династии отказались присутствовать на балу, сказавшись нездоровыми.

Я вряд ли заметила их отсутствие. Я танцевала. Как же я любила танцевать! В эти минуты я чувствовала себя самой счастливой на свете. Сначала я танцевала с мужем. Он был очень неуклюж и постоянно поворачивался направо, когда следовало поворачиваться налево. Я громко смеялась, и тогда он вдруг как-то неторопливо улыбнулся мне и сказал:

— У меня это плохо получается!

Это казалось большим прогрессом в наших отношениях. Совсем другое дело, как оказалось, — танцевать с моим младшим деверем, который был природным танцором и невероятно галантным кавалером, беспрестанно повторявшим мне, что Берри — самый счастливый человек при дворе и что он надеется, что Берри понимает это. Я с удовольствием отвечала ему и чувствовала, что в его обществе становлюсь все более беззаботной. Было так чудесно танцевать с человеком моего возраста, с которым у меня было что-то общее! Артуа все время смеялся, и мне тоже хотелось смеяться. Я не сомневалась, что мы станем друзьями. Потом я танцевала с молодым герцогом Шартрским, сыном герцога Орлеанского, и он мне совсем не понравился, потому что, хотя и был любезен, но его холодные глаза чем-то напоминали глаза змеи, в связи с чем общее впечатление было неприятным. Это был мой первый близкий контакт с ним. Вероятно, в тот вечер я впервые почувствовала, что этот человек станет моим врагом.

Люди в этой стране так отличались от моих соотечественников! Сколько бы они ни одевали меня во французское платье, какие бы французские манеры и обычаи я ни усваивала, я навсегда останусь австрийкой. Мы, австрийцы, не были столь утонченными, вели себя более естественно, хотя, возможно, не были такими воспитанными. По сравнению с ними мы, может быть, даже казались грубоватыми и, наверное, не были столь остроумны, зато нас было легко понять. Мы говорили то, что думали, и не скрывали своих истинных чувств под давлением этикета. А здесь повсюду был один этикет! Я задыхалась под его тяжестью и невероятно устала от него, о чем мне даже хотелось крикнуть во всеуслышание. Мне хотелось отбросить его, посмеяться над ним, заявить им всем, что если этот этикет так им нужен, то ради Бога — я не возражаю, но путь избавят от него меня.

Откуда я могла знать тогда, что этот бал, на котором я так наслаждалась, танцуя с Артуа и даже с моим неловким мужем, на самом деле не удался и что произошло это по моей вине? Мои родственники все испортили. Ведь из-за меня Лоррены были более важными, чем Орлеанские и Конде. Последние были смертельно обижены и так никогда и не простили мне этого. В тот вечер они приняли решение, что никогда не станут моими друзьями. Хотя впоследствии, когда мы встречались, они были любезны и не подавали виду. Но при этом никогда не выказывали любви ко мне, а только лишь почтение как к дофине Франции. Какой же маленькой дурочкой я была! И не было никого, кто мог бы помочь мне, кроме Мерси, которого я старалась избегать, и моей матушки, которая находилась на расстоянии сотен миль от меня. Я была одинока и слепо шла навстречу опасности. Но только на том этапе эта опасность, как и вообще все здесь, во Франции, вовсе и не была похожа на опасность. Я тогда не знала, что то, что казалось мягкой зеленой травой, на самом деле было трясиной. Я поняла это, только когда увязла в этом болоте настолько глубоко, что уже не могла выбраться оттуда самостоятельно. При этом дворе даже умной женщине было бы трудно вести себя осмотрительно. На что же могла надеяться такая легкомысленная, глупенькая девчонка, как я?

Прошло уже несколько недель после нашей свадьбы, и за все это время мой муж сказал мне всего несколько слов. Каждый раз, когда я встречалась с королем, он был так приветлив со мной, что я забывала обо всем, что говорили мне Мерси и тетушки. Я верила, что он любит меня; я даже называла его папой, потому что слово «дедушка» слишком старило его. Было так много всевозможных праздников и балов, что я совершенно забыла о своих опасениях. Мой деверь Артуа постоянно проводил время в моем обществе. Я нанесла несколько визитов тетушкам, забыв о своих прежних сомнениях. Возможно, мне просто не хотелось думать об этом. Гораздо приятнее было веселиться и верить, что все вокруг любят меня и что я имею большой успех.

Мадам Аделаида собиралась взять меня с собой посмотреть фейерверк. Я должна была поехать в Париж инкогнито, потому что мое официальное прибытие в столицу, конечно, должно было быть обставлено со всей торжественностью. Но мне очень хотелось посмотреть фейерверк, и Аделаида, всегда готовая вступить в заговор, заявила, что возьмет меня с собой. Я с грустью подумала, что предпочла бы совершить эту поездку с мужем. Как здорово было бы, если он был таким же веселым, как Артуа! Мы бы переоделись, чтобы нас никто не узнал, и поехали туда вместе. Но он проводил все время либо на охоте, либо у слесаря. Король в то время находился в Бельвю с мадам Дюбарри. Так что, сказала Аделаида, почему бы мне не поехать с ней? И мы отправились в столицу в ее экипаже.

В отсутствие своих сестер Аделаида уже не казалась такой холодной. Вероятно, она считала, что должна выглядеть более строгой, чем была в действительности, чтобы производить на сестер соответствующее впечатление и сохранять свою власть над ними. Так что тетушка была очень приветлива со мной, когда мы вместе ехали по направлению к Парижу.

По ее словам, это были грандиозные торжества. Ее хорошо информировали обо всем, что делалось в мою честь. Она сказала, что на всем протяжении Елисейских полей деревья были украшены фонариками, которые, наверное, будут выглядеть великолепно, когда стемнеет. Центром празднества должна была стать площадь Людовика XV, где рядом со статуей короля был возведен коринфский храм. Кроме того, там были установлены изваяния дельфинов, а также большая картина в медальоне, изображающая меня и дофина. По берегам Сены было разбрызгано масло бергамота, чтобы заглушить отвратительное зловоние, которое иногда исходило от этой реки, а из фонтанов струилось вино.