Читать интересную книгу ГНОМ - Александр Шуваев

Вот так вот. Посторонние штатские знают о секретнейших замыслах Верховного Главнокомандования и задают о нем вопросы…да что там, фактическому начальнику Генштаба. По всем законам, по правилам писаным и неписаным, ее надо немедленно арестовать со всеми вытекающими последствиями. Вот только делать этого он не будет. И не только в том дело, что собеседница его, двадцати двух лет от роду, входит в номенклатуру ЦК, а если уж совсем откровенно, то в номенклатуру товарища Верховного лично. И не в том даже, что именно ей во многом подчиняется индустриальная мощь, бывшая впору хорошей стране. Дело еще в том, что относилась она к людям совсем особым. Словами, вот так, вдруг, этого не объяснишь, но понимаешь ясно. Речь не о том, что лишней болтовни не будет, какая там болтовня! Просто-напросто, если Карина Морозова примет эту жуткую, окаянную затею, как свою, поймет всю ее необходимость, а это такое понимание, от которого хочется выть, а потом, когда все закончится, застрелиться, — от этого может воспоследствовать бо-ольшая польза делу. Тут нужно либо не отвечать вовсе, либо говорить честно, поскольку врать худой, сутулой, тягуче-бесшумной Карине Морозовой нельзя. Об этом даже и подумать отчего-то страшно. Ну, раз Никита решился, ему и тем более стыдно трусить. Да и вопрос, надо сказать, неплох.

— Понимаешь, Кара ты моя, неминучая, — проговорил он несколько легкомысленным тоном, поскольку она как раз годилась ему в дочери, — обойтись, наверное, можно, но НАДО БЫ сделать. Если не выгорит, то мы теряем три-четыре десятка тысяч людей, которым в военное время, откровенно говоря, и так не светит. Всего-навсего. Если выгорит наполовину, как обычно, то немцы, если умные, на юге драпанут аж за Днепр. Это значит, что не придется освобождать почти всю Россию. А еще то, что в живых останется полмиллиона молодых парней, а еще полтора уйдут неизувеченными. А вот если выгорит полностью… О, тут я тебе точно не скажу. Скажу только, что те цифры придется удвоить, если не утроить. Им будет некогда, да и просто нечем затыкать дыры.

— А почему этих? — Голос Карины был полон нестерпимой горечи. — Скажите, товарищ генерал армии, только честно, неужели же у нас совсем людей не осталось?

— А у тебя что, рабочих рук вдоволь? Наверное сплошь здоровые молодые мужики со специальным образованием? — Она молчала, потому что даже слишком хорошо понимала, что именно он ей говорит. Он помолчал некоторое время, она слышала только, как он возмущенно свистит носом, а потом проговорил скороговоркой, сварливо. — Найдутся еще люди, не бойся! Вот-вот новый призывной возраст придет, на освобожденных территориях наскребем. Нарожали матери, успели. Да ведь и этих положим, если упустим это самое "вот-вот". Только на войне понимаешь, чего стоит время. Сто человек могут вовремя сделать то, что спустя два часа окажется не под силу тысяче, а спустя сутки тут могут потерпеть неудачу целые армии.

Услыхав посторонние звуки, которые ожидал услышать от кого угодно, только не от нее, сказал примирительно:

— Да ты не реви…

— Я-а?! — Голос в трубке отлично подошел бы солидной, опытной кобре длиной метра в три. — Просто расстроили вы меня, очень. — И полувыдохнула, полупрошипела с невыразимой угрозой. — Ла-адно, посмотрим!

Он отлично понял этот тон. Жуткая, сосредоточенная ярость не бойца, но – закусившего удила крупного воротилы, магната, не уступающего волей и возможностями иному полководцу. Исчезла молодая и, вопреки всему, чистая и честная девчонка, осталось особое бешенство мастера усилий не кратковременных, но сложных и длительных, привыкшего пробивать любые стены, сметать любые препятствия и не признающего ничего невозможного.

— Вы только это, слышите? Александр Михайлович, миленький, вы уж сами проложите им маршрут, никому не поручайте! Помогите, а? А уж мы…

И скрипнула зубами от полноты владевших ею чувств. Что делать? Он вообще отличался слишком мягким для полководца характером и потому – пообещал. Понятно, она позабыла попрощаться, спеша положить трубку. Ну вот. Теперь страшно даже представить, что она там устроит. Василевский, задумавшись, вдруг ударил кулаком о край стола. А что? Паулюс из-под Сталинграда не выберется больше ни при каком раскладе. Румыны с итальянцами на Дону зависли крепко, как недозрелый желудь, и уже начали сдаваться быстрее, чем помирают, хотя и помирают очень быстро. Под Смоленском Георгий Константинович крушит и крошит немцев так, что им и отдышаться некогда. Что называется, "воюет в тактическом ключе": это когда операции проводятся каждый раз ограниченными силами, внезапно по времени и в неожиданном месте, так, что противник не видит явной связи между ними, а толк – есть. Может быть, оно и правильно, может быть, только так и можно воевать в тех местах. Непонятно, откуда и силы-то берет? Стратегических резервов он, понятно, не получит… а вот со спокойных участков фронта ему, пожалуй, можно кое-что и передвинуть. Рокировать, так сказать. Ну, а если и здесь получится… Если и здесь получится, то это еще полтора-два Сталинграда.

— Скажите, товарищ Жюков, если применить эти новые "катюши" против окруженной Сталинградской группировки, это намного ускорит капитуляцию?

— Безусловно подорвет способность противника к сопротивлению, товарищ Сталин. Только…

— Только щто?

— Не хотелось бы применять это оружие на своей земле, товарищ Сталин. Только в логове. Уж больно это страшно.

Прототип V: образца 37 года

— Товарищ Ежов, а что у вас по вредительству на 17-м заводе?

Нарком побледнел. Сказать вот так, навскидку о положении с вредительством на номерном заводе, не бывшем на слуху, он не мог. У него и без какого-то там 17-го было, о чем доложить Вождю. Вредительство на производстве множилось, армии вредителей плодились, как мухи в гнилом мясе, органы захлебывались под девятым валом сигналов от секретных сотрудников и просто бдительных граждан, но именно об этом заводе ничего особенного вроде бы не поступало. Это было очень плохо, настолько, что могло кончиться катастрофой. Не могло того быть, чтобы Сталин спросил просто так, без всякого на то повода. Причем повода очень серьезного, иначе он не спрашивал бы так, как будто между прочим. Надо было отвечать, отвечать срочно, причем таким образом, чтобы, не дай бог, не соврать ни единым словом.

— Работаем, товарищ Сталин. Не хотелось бы докладывать, пока не будет полной ясности.

— То есть явных сигналов, — взгляд светло-светло-карих, в крапинку глаз проник, казалось, в самую душу, — как я понимаю, нэ было?

— В отдельном производстве, — в отчаянии соврал нарком и похолодел, понимая, что, может быть, загнал себя в смертельную ловушку, — товарищ Сталин. Разбираемся особо тщательно.

Этот завод заплатит ему за этот разговор отдельно. У них там будет не просто вредительство, не просто заговор, а целое контрреволюционное кубло. Штаб контрреволюции и всех недобитых троцкистов разом!

— А вот этого не надо. Дело передадите курьеру. Все документы, все записи. И знаете еще, что, товарищ Ежов? Уберите оттуда всех секретных сотрудников, список которых тоже передадите курьеру. Дело берется под особый контроль. Нэ надо, чтобы сотрудники толкались локтями и мешали друг другу. Ви меня поняли? Товарищ Берия будет докладывать лично мне.

А ведь это конец. Очень может быть. Необходимо, просто-таки жизненно необходимо узнать, что там делается на самом деле, и ослушаться тоже ни в коем случае нельзя. Что же делать?

— Идите, товарищ Ежов. Спецкурьер отправляется вместе с вами.

Пуля в затылок, может быть, прямо сейчас. О спецкурьерах рассказывают разное.

Глаза в крапинку на секунду, не больше, уперли пристальный взгляд в закрывшуюся за наркомом дверь. Бог ты мой, с кем приходится работать. Беда в том, что, будучи ничтожеством, он не делается от этого менее опасен. Разумеется, он и на секунду не собирался привлекать к этому делу Берия. Потом – может быть, даже наверное, но сначала он должен разобраться сам. Надо обращать внимание, если слишком много сигналов. Тем более надо, если сигналы поступают противоречивые. Но особое внимание нужно обращать, если сигналы отсутствуют. Мысль, — он может признаться себе в этом, — не его, но автору идеи[9] и в голову не придет, что он мельком высказал товарищу Сталину нечто для него новое. И тем более ничего не узнает о том, как товарищ Сталин эту мысль развил, какие выводы сделал.

Началось с глупейшего, по сути, эпизода, когда поступил сигнал о плохом качестве двигателей одного из заводов, совершенно обычное, рутинное дело, не его, в конце концов уровня, а потом он вдруг понял, что донос этот преследует совершенно конкретную цель: чтобы двигатели в его часть поступали непременно с 17-го завода. Мелочь эта не остановила на себе его особого внимания, сохранившись где-то на самом краешке сознания, пока, месяца через три без малого, не всплыла еще более нелепая жалоба на снабженца, который якобы по знакомству снабжал двигателями 17-го завода избранных потребителей, отгружая остальным, что останется, то есть изделия всех прочих заводов. И тогда – это он, Сталин! — начал со всей осторожностью собирать информацию, и ни разу не вынес ее на обсуждение с ближним кругом. Так же, как ни разу не обратился за сведениями дважды к одному и тому же человеку. Только к тем, кто друг друга не любит, только к тем, кто не общается, либо же к тем, кто не имеет своего значения. Картина сложилась столь же невероятная, сколь и вопиющая. Рекламации – ни одной рекламации. Выполнение плана – неизменно. Повышенный – выполнили. Встречный – выполнили. В ознаменование – выполнили. Наверное, приписки? Нет сигналов. Планы заниженные? Никак не выходит, из численности рабочих чуть ли не наоборот, "вешают" все, что не успевают другие. Привилегированное снабжение? Нет данных. В смысле – нет по результатам реально проведенного выяснения. Хотя бы штурмовщина в конце года-месяца-квартала – есть? Просто нет. Никаких прорывов, авралов, вредительства, даже самых обыкновенных аварий, остановок производства, перебоев с поставками. У всех есть, потому что не от себя, от поставщиков зависит, — а у них нет. Что ни спроси, — ничего нет! Неужели совсем ничего нет? Есть, как не быть: многовато детей врагов народа и всякого рода бывших. Что характерно – именно детей. Сплошь женские имена, ни одной старше девятнадцати-двадцати, — слава богу, хоть что-то, по-человечески понятное. Еще несколько персонажей из прежней жизни, извлечены со спецпоселений в качестве ценных специалистов… впрочем, все народ-то безобидный, никому особо не нужный, да к тому же еще в возросте. Откровенно говоря, так плюнуть и растереть, тоже нету ничего!