Опешив от атаки пса, Дарлстон забился в угол и не понимал, что ему делать. Его невеста, растрепанная, сидит и рыдает на полу дилижанса, а ее собака вот-вот снова прыгнет на него, если он попытается приблизиться к ней. Он попытался извиниться:
— Миледи… то есть Пенелопа, сожалею, что погорячился и напугал вас. Надеюсь, вы простите меня. — И потом, поскольку она продолжала рыдать, более обыденным тоном добавил: — Платок дать?
— Спасибо, — ответил прерывающийся голосок, и протянулась маленькая рука.
Питер сунул в руку платок и обхватил голову руками. Он чувствовал себя виноватым, но и злился на Пенелопу. Нет, сегодня с невестой точно спать не придется — он же не хотел быть насильником.
Остаток пути они молчали. Граф не знал, что сказать, чтобы снять напряжение, а Пенелопа оцепенела от мысли о предстоящей ночи. Она пришла в ужас, когда Дарлстон схватил ее. В таких объятиях не было и намека на ласку. Из таких ручищ не вырвешься, а его рот полностью закрыл ее рот. Ее затошнило от одной мысли, что ей придется остаться с ним один на один.
К тому времени, когда они в опускавшихся сумерках добрались до поместья, Пенелопа была так напугана, что не могла унять дрожь. Экипаж остановился перед домом, лакей открыл дверцу и опустил ступеньки.
Его светлость спрыгнул и протянул руку, чтобы помочь ей сойти. Неосознанно она попыталась обойтись без посторонней помощи и шагнула мимо ступеньки. Вскрикнув от страха, она упала и опять оказалась в руках мужа.
— Осторожно. Смотреть надо, а то разобьетесь, — сказал он.
В его голосе послышалась искренняя забота, и она совсем раскисла. Предвидя, что его молодая жена сейчас опять разрыдается, он подхватил ее на руки и понес в дом мимо строя ожидавших слуг, сказав им только:
— Через пятнадцать минут обед. Я должен кое-что показать ее светлости в кабинете.
Он зашагал к двери кабинета, Гелерт последовал за ним. Слуга поспешно открыл дверь, пропустил его и столь же поспешно закрыл, а Дарлстон аккуратно уложил Пенелопу на диван.
Она повернулась к нему и, заикаясь, произнесла:
— Не могли бы вы попросить одного из ваших людей, чтобы он на ночь отвел Гелерта на конюшню и покормил.
Дарлстон поморгал и спокойно спросил:
— А вы не будете чувствовать себя в безопасности, если собака останется?
— Я бы предпочла поговорить, не беспокоясь о его поведении, — заносчиво ответила Пенелопа, предвидя, что ее муж разозлится сильнее, чем раньше, от того, что она ему сейчас скажет. Если Гелерт нападет на него еще раз, то он может настоять на том, чтобы собаку выгнали. Кроме того, она стыдилась своего страха. Всю жизнь отец учил ее прямо смотреть в лицо опасностям и преодолевать их. Не могла она себе позволить прятаться под защитой Гелерта.
— Как пожелаете, — ответил Дарлстон и дернул за шнурок звонка рядом со столом.
Вошел дворецкий, и Дарлстон выдал ему указание:
— Медоуз, пожалуйста, возьми собаку ее светлости, отведи на конюшню и накорми.
— Да, милорд, — кивнул Медоуз.
Пенелопа поняла, что его переполняют мрачные предчувствия, и произнесла:
— Он будет послушным, я обещаю. Идите возьмите у меня его ошейник.
Медоуз бочком прошел через комнату и взял ошейник Гелерта.
— Иди с ним, Гелерт, — скомандовала она.
Собака послушалась неохотно, проходя мимо Дарлстона, рыкнула на него в последний раз.
— Спасибо, Медоуз. Ее светлость позвонит, чтобы собаку привели, когда она захочет.
Пенелопа повернулась на голос мужа и нервно сказала:
— Есть еще одно важное обстоятельство, о чем я должна сказать вам, милорд.
— Да? Сомневаюсь, что вы сможете шокировать меня чем-то еще. Но попробуйте.
Собрав волю в кулак в ожидании вспышки его гнева, она просто сообщила:
— Я слепая.
После долгого молчания граф горько отозвался:
— Как оказалось, я связался с семьей мошенников. Вы вообразили, что я хочу слепого наследника?! Обед через десять минут. Позвоните Медоузу, когда будете готовы присоединиться ко мне.
Пенелопа слышала, как он пересек комнату, потом хлопнула дверь. С запозданием до нее дошло, что случилось, и она откинулась на подушку, понимая, что будет сидеть здесь, пока до него не дойдет, что она не сможет найти веревочку звонка.
Дарлстон прождал жену лишних двадцать минут. Он выходил из себя, а прислуга сгорала от любопытства — последняя выходка капризной девчонки переходила все границы. Его светлость съел несколько блюд, не почувствовав вкуса, и выпил бутылку бургундского, не получив от него никакого удовольствия и оставшись абсолютно трезвым.
Сможет ли он расторгнуть брак по одностороннему заявлению? Без грандиозного скандала, в котором будет выглядеть полным идиотом, — нет.
К тому же, как он подозревал, закон все равно окажется на стороне Фолиотов.
Проклятая девка! Выйдет она к обеду, чтобы слугам хотя бы показать супружеское счастье? Совесть настойчиво подсказывала ему, что он дал ей мало оснований для того, чтобы она заботилась о его пожеланиях, и, что еще вероятнее, она от него в ужасе!
Наконец, когда слуга поставил на стол бренди, он взглянул на ситуацию с позиции Пенелопы. Почему она так поступила? Да, она очень заботилась о своих сестрах и матери. Потом, на волне стыда, ему пришло в голову, что он своим поведением мог бы испугать и зрячую. То, что Пенелопа должна была чувствовать, потрясло его. Он понял, что для нее это было похоже на ночной кошмар, и неожиданно для себя поблагодарил судьбу, что там была собака. Для него стало очевидным мужество, с которым она отослала собаку перед своим последним признанием. И он послал слугу найти Медоуза.
Дворецкий вошел и доложил:
— Собака накормлена и устроена на ночь, милорд.
— Спасибо, Медоуз. Скажи мне, когда ты отвел ее светлость наверх?
— Прошу простить меня, милорд, но ее светлость все еще в кабинете, она не звонила, чтобы я проводил ее наверх.
В этот момент истинная причина, почему Пенелопа не появилась, осветила его, как молния. Он вскочил в ужасе от своей тупости!
— Боже! Медоуз, будь добр, принеси через двадцать минут горячего супа и рулет в комнату ее светлости. Она славный ребенок. Я потом объясню, и ты сможешь оттаскать меня за волосы!
Он помчался из столовой через холл к двери кабинета, собрался с духом и тихонько постучал. Ответа не было. Дарлстон открыл дверь и вошел. Все слова извинений замерли на его губах, когда он увидел свою жену крепко спящей на диване со следами слез на щеках. Он молча выругал себя. Весь его гнев был несправедливым. Такая ситуация сложилась из-за его самонадеянности. Ему надо было постараться сделать ее счастливой. Он подошел к дивану, опустился на колени, взял ее руку.