Читать интересную книгу В поисках истины - Н. Северин

— И скоро их туда увозят?

— Да завтра, говорят.

— И прекрасно, — вставил вполголоса Иван Васильевич.

— Тетенька Агния здесь была, а к нам и не заглянула. Это очень странно, не правда ли? Ей, кажется, сердиться на нас не за что.

— А еще что у них Ефимовна слышала? — прервал ее муж.

— Да все то же, что бес в них вселился. Впрочем, это не Ефимовна говорит, а Фаина Кузьминишна…

— Я не про то, ты все только одно повторяешь: бес да бес. Интересно знать, чему приписывают появление этого беса… Ни на кого не намекают?

— Нет… А разве есть причина? — нерешительно спросила Софья Федоровна, робко заглядывая мужу в глаза.

— Без причины ничего не бывает, — резко вымолвил он и, задумавшись, смолк.

— Граф Паланецкий мне про разбойников рассказывал, — начала, немного переждав, Софья Федоровна.

Муж ее вздрогнул.

— Про разбойников? — переспросил он, сердито сдвигая брови. — С какой стати?

— Да вот по поводу того, что они ворошовский хутор ограбили, Неужели это правда? Правда это? — повторила она дрогнувшим голосом, подождав немного ответа, которого на ее первый вопрос не последовало.

Но и этот Иван Васильевич как будто не расслышал.

— А про злодея, атамана этой шайки, ты ничего не слышала? — спросил он, пытливо взглянув на жену.

— Он сказал, что это не тот, который Магдалиночкиных родителей зарезал, не Шайдюк.

— Но кто он такой, этого он тебе не сказал? — со сдержанным раздражением вымолвил Иван Васильевич.

Настойчивость эта изумляла и пугала ее. Жутким предчувствием сжалось у нее сердце. Сейчас, сейчас откроется тайна, такая страшная что лучше бы и не знать ее, да уж поздно. И вместо того чтоб умолил мужа оставить ее в неведении, не смущать ей душу, она прошептала холодея от ужаса:

— Кто же этот злодей? Ты знаешь?

— Только сегодня узнал… До сих пор все еще сомневался, но теперь все доказательства налицо… Не пугайся, пожалуйста, нам опасаться нечего, за чужие грехи мы не ответчики. Разумеется, неприятно будет, когда все узнают, но что ж делать, к этому надо готовиться, — про должал он, все тем же отрывистым, полным сдержанного волнения тоном. — Злодея, без сомнения, скоро удастся поймать, если он уже не пойман, и сошлют его на каторгу. Ну, первое время поговорят, разумеется, посплетничают, уж без того нельзя, но Катеньки с сестрой здесь не будет, a Паланецкому, как мне сдается, история эта не помешает жениться на Клавдии, — рассуждал он сам с собой, не замечая полного испуга и недоумения взгляда, устремленного на него его слушательницей. — Сестрица твоя ловкую штуку придумала: отправить дочерей в монастырь. Им в настоящее время самое подходящее там место; в полной безопасности от злодея — это, во-первых, а во-вторых, и скрыть от Катерины там легче, что он близко…

— Да кто же он такой? Кто? — вскричала вне себя от страха любопытства Софья Федоровна.

— Неужели ты не догадываешься? Тот самый, в которого Катенька была влюблена шесть лет тому назад, в тот год, когда мы сюда приехали…

— Алешка?!

Иван Васильевич утвердительно кивнул.

XII

В ту самую ночь вот что происходило у Курлятьевых.

Барыня, утомившись хлопотами и распоряжениями, затянувшимися за полночь, крепко заснула. Спали и те из челяди, что были слишком молоды или слишком далеки от господ, чтобы понимать важность готовящегося в доме события; спал сладким, детским сном и виновник переполоха, маленький Федя, разметавши белокурые кудри на атласной голубой подушке в батистовой наволочке, так близко от матери, что этой последней стоило только протянуть руку, чтоб ощупать в маленькой кроватке дорогое тельце своего любимца. И грезились Феде новые игрушки, новая лошадка, которую обещали ему подарить к светлому празднику, горы крашеных яиц, веселая гурьба маленьких товарищей, угодливых и льстивых, повинующихся малейшему его знаку, придумывающих игры, чтоб его позабавить, над которыми он может, как угодно, куражиться, так как они телом и душой принадлежат ему, все равно что игрушки, только живые. Этих ванек, петрушек, митек дарили ему ко дню рождения и именин, к Рождеству и Пасхе точно так же, как вот теперь подарят лошадку.

Не подозревал Федя, о чем плачут его сестры и сокрушается его отец, и старшие слуги, и Григорьевна, и горничные Аннушка с Феклой, и старик буфетчик Дормидонт. Эти не смыкали ни на минуту глаз в эту достопамятную ночь. А уж про барышень и говорить нечего; им никто не советовал раздеться и хоть на часочек прилечь в постель, всем было понятно, что в том состоянии страха, печали и волнения, в котором они находятся, им ни за что не уснуть.

Последнюю ночь ведь проводят они в родном гнезде. Как ни печальна была их жизнь в родительском доме, сколько бы слез они в нем ни пролили, а все же каждый уголок здесь им был мил и дорог. Да и не на радость, не на счастье с любимым человеком покидали они его; на мрачную келью, на черную рясу, на бесконечно долгое, тяжкое заточение они променивают свою теперешнюю безотрадную жизнь. В миру все же им можно было надеяться на перемену к лучшему, там же — ничего, никакого избавления, кроме смерти, нельзя ждать. А кто знает, когда еще он явится, этот избавитель! Они молоды, жизнь их только что начинается, и ничего, кроме горя и обид, не удалось им вкусить.

Весь последний день провели они в своей комнатке наверху, перебирая вещи, которые не для чего было брать в монастырь. Искушение одно этот мирской хлам: бальные платья, манишечки, ленточки, цветы, разноцветные шарфики, шелковые башмачки и ажурные чулочки. Кроме греховных воспоминаний да преступной тоски, вид этих вещей ничего в душе их не возбудит, пусть уж лучше и не попадаются на глаза.

— Вот вам, сестрица, на память мои корольки, — сказала старшая сестра, подавая младшей, помогавшей им укладываться, красивую коробочку с ожерельем и серьгами из кораллов.

— А от меня вот это, носите на здоровье, — подхватила Марья, протягивая ей футляр с парюрой из бирюзы.

— Сестрицы милые, не надо мне ничего, не надо! Оставайтесь дома, голубушки, не уезжайте! На кого вы меня, горемычную, покидаете! Стоскуюсь я без вас одна-одинешенька до смерти, — выкрикивала сквозь рыдания Клавдия, бросаясь к ним на шею.

Который уж раз принималась она плакать за последнее время! Глаза ее так вспухли от слез и личико так осунулось и побледнело, что ее уж не звали в гостиную, когда приезжал граф Паланецкий.

Мать пыталась ее журить за то, что она не может сдерживать своего горя, не умеет притворяться веселой. А отец совсем сник. Многое его тревожило. Но никто не спросит, что тревожит его любимицу Катеньку, да не разрушена ли изгородь вокруг пустырька под ее оконцем, и много таких подробностей, до которых ему, по-видимому, никакого не было дела.

А водовоз Митрий, тот мог бы сказать, как изумился он в одно раннее утро, увидев, что изгородь в одном месте поломана и что на чистом снегу, ровной пеленой покрывавшем пустырек, виднеются глубокие следы не собачьих лап и не коровьих копыт, а человеческих ног.

Но ни тот, ни другой не проболтались. Не от них и не от Катерины Курлятьевой узнали в городе, кто тот злодей, что засел с шайкой поблизости города, нагоняя ужас грабежами и пожарами.

Колымага, увозившая курлятьевских барышень с их свитой, была уже далеко, когда в их доме заговорили про Алешку. Шепотом, разумеется, и с опаской, чтоб до господ не дошло, хотя и трудно было предполагать, чтоб новость эта барыне не была известна.

Доказательства были налицо: недаром торопилась она упрятать старших барышень в монастырь.

Медлила, медлила до сих пор, да вдруг и порешила от них отделаться. Придралась к тому, что им дурно сделалось в церкви (про припадок, приключившийся с ними раньше, Григорьевне удалось от нее скрыть), и послала в монастырь гонца за матерью Агнией, а ей-то она, без сомнения, созналась, для чего понадобилось выпроводить, как можно скорее, Катерину из города.

Ну а уж Марью постигла та же участь за то, что дружит с сестрой и тоже в свете лишней стала.

— Да, живо обделала дело боярыня Анна Федоровна и ловко, надо ей отдать справедливость, — покачивая головами, толковали между собою старшие слуги, в то время как молодежь болтала о предстоящей свадьбе меньшой барышни с графом Паланецким.

Не успели старшие барышни уехать, как вышло от барыни распоряжение произвести во всем доме генеральную чистку, выколачивать мебель, всюду мыть и скоблить, как перед большим праздником, хотя до Пасхи оставалось еще недели три.

— Что ж это она бал, что ли, затевает? — дивилась челядь.

— Великим-то постом!

— Не бал, а большой вечер хочет задать по случаю сговора меньшой барышни с графом, — пояснила Аннушка.

— Да нешто он уже посватался?

— Надо так полагать. А может, она этим хочет скорее заставить его декларацию сделать, кто ее знает!