На вопрос, что побудило его на такое страшное преступление, он отвечал, что у него с покойным князем были старые счеты.
— И за себя, и за наших я ему отплатил.
Прокурор с губернатором переглянулись. «Сектант!» — мелькнуло у них обоих в уме.
— А что заставило тебя сознаться? — спросили у него.
— Совесть замучила, — отрывисто вымолвил он.
Ничего больше не могли от него добиться, сколько ни ухищрялись и ни мучили его.
Так и пошел он на каторгу после торговой казни, не выдав своей тайны.
Губернский стряпчий Корнилович потерпел поражение, и подьячий Грибков не мог этому не радоваться, но в душе его не переставала кипеть злоба на проклятиков, вырвавших у него из рук настоящего убийцу князя Дульского.
Гришку Горячего так и не отыскали.
Правда, что и тому, который принял на себя его вину, было что искупить и за что пострадать. В народе прошла молва, будто он из тех, что нагоняли ужас на здешнюю местность двадцать лет тому назад. Как выставили его у позорного столба, старожилы узнали в нем будто тот самого атамана Сокола, который ворошовский хутор сжег и курлятьевскую боярышню из монастыря выкрал, а у Грибкова были причины верить этой молве.
В то время много уголовных дел кончалось так, как это дело кончилось. Велик был тогда произвол и грубы страсти русских людей, но зато и могуче было владычество духовной силы на земле и избранным душам легче было приближаться к преддверию вечной Истины. Предки наши внимательнее нас прислушивались и отзывались на то, на что мы, в стремлении нашем к осязаемому и положительному, взираем с презрением, как на ребяческие бредни, забывая, что «Господь утаил от умных и разумных то, что открыл младенцам».
1899