Он распечатал второй конверт — и не удержался от радостного восклицания.
«Любезный шевалье д'Артаньян! Пожалуй, я соглашусь прогуляться с вами завтра по Сен-Жерменской ярмарке, если вы пообещаете упоминать о своих пылких чувствах не чаще одного раза в минуту, а также не станете питать вовсе уж бесцеремонных надежд. Жду вас в доме на Королевской площади, когда часы пробьют два — разумеется, дня».
Подписи не было, но она и не требовалась. Д'Артаньян, прижимая письмо к сердцу, пустился в пляс по комнате от стены к стене — и опомнился лишь, перехватив изумленный взгляд Планше.
— Планше! — вскричал он, не теряя времени. — я тебе дам поручение чрезвычайной важности! Не позднее часа дня, завтра, мне необходим плащ гвардейца кардинала. Обегай весь Париж, найди портного, а если надо — дюжину, не жалей ни денег, ни ног — и будешь щедрейше вознагражден. Что ты стоишь? Бегом, сударь, бегом!
— А… Она в соседней комнате…
— Она? Твой загадочный подарок?
— Ну да…
— Ладно, ладно! — воскликнул д'Артаньян, топая ногой. — сейчас посмотрим… Беги к портному, несчастный, или я тебя проткну насквозь! Ты слышал, не жалеть ни ног, ни денег! Плачу золотом по весу, если понадобится!
Когда Планше опрометью выбежал за дверь, д'Артаньян, несколько заинтригованный, направился в соседнюю комнату, служившую ему кабинетом — то есть местом, где гасконец практически не бывал, ведь он не был ни поэтом, ни государственным деятелем.
— Волк меня заешь! — воскликнул он, останавливаясь на пороге. — В самом деле сюрприз! Малютка Кати! Какими судьбами, моя прелесть?
— Ах, сударь! — с глазами, полными слез, пролепетала молоденькая смазливая пикардийка, служившая горничной у герцогини де Шеврез. — Мне было так страшно и некуда было идти… Я подумала, что вы-то примете участие в судьбе бедной девушки… Я боюсь и хозяйку, и ее…
— Кого — ее?
— Здешнюю домовладелицу… Мне кажется, она меня узнала… Посмотрела так, что я до сих пор себя не помню от страха…
— Ну-ну, милочка! — сказал д'Артаньян, крутя ус. — Могу тебя заверить, что в покоях гвардейца кардинала ты в полной безопасности.
— Сударь, значит, вы теперь…
— Вот именно, — гордо сказал гасконец. — его величество и господин кардинал ценят преданных людей…
— Значит, вы сможете меня защитить…
— Да против всего света! — заверил д'Артаньян, озирая ее с приятностью, — заплаканная и перепуганная, малютка все же была очаровательна. — Мы, гвардейцы кардинала, слов на ветер не бросаем, а шпаги у нас длинные, да и Бастилия при нас, если что! Ну-ка, садись вот сюда, выпей стаканчик божансийского и расскажи, что у тебя стряслось. Я так понимаю, ты сбежала от своей хозяйки?
— Пришлось, сударь, — подтвердила девушка, дрожа всем телом и робко приняв протянутый стакан. — Она так сердилась, осыпала меня такими словами и обещала, что меня сбросят в мешке в сену с перерезанной глоткой…
— Вот тебе на! Это за что же?
— Она говорит, что это я во всем виновата. Что это из-за меня рухнули все ее планы, и не только ее… Вы понимаете, какие?
— Конечно, — сказал д'Артаньян, посерьезнев. — Уж мне ли не понимать…
— Вот видите… Она кричала, что, если бы я не отдала письмо в другие руки, ничего бы и не случилось… А откуда я могла знать, что господин Планше — ваш слуга, а вовсе не домохозяина? Герцогиня мне и словечком не заикнулась, что в доме живете вы, — она считала, что тут живет только Бонасье… При чем же здесь я? Ну откуда я могла знать? Про жильца и речи не было… А она грозит, что велит меня прирезать, сбросить в сену или продаст туркам, а то и придушит собственными руками… Она себя не помнит от ярости, мечется, как дикий зверь…
— Что ж, ее можно понять, — самодовольно усмехнулся д'Артаньян. — Наверняка в жизни не бывала так одурачена…
— Вы правы, сударь, оттого она и бесится… И потом, я боюсь, что мне не жить еще и из-за Лувра…
— А при чем здесь Лувр? — насторожился гасконец. Кати опустила голову, ее щеки запунцовели:
— Стыдно рассказывать…
— Ничего, — сказал д'Артаньян, вновь наполняя ее стакан. — Не забывай, что я состою на службе кардинала, а поскольку он — духовная особа, то и я некоторым образом как бы духовное лицо…
Девушка отпила из стакана и, расхрабрившись от вина, подняла голову:
— Два дня назад, еще до того, как выяснилось, что вы — фальшивый Арамис, герцогиня куда-то собралась на ночь глядя и велела мне ее сопровождать. Мы пришли прямехонько в Лувр, там она меня повела какими-то боковыми лестницами, запутанными переходами, мы пришли в какую-то спальню, и там она велела мне раздеться, лечь в постель. Я испугалась, но она прикрикнула, и я повиновалась… Когда я лежала в постели, пришла дама, молодая и красивая, с зелеными глазами и надменным личиком, в роскошном пеньюаре — первосортный лионский батист, валансьенские кружева, рюши на оборочках, прошивки…
— Черт возьми, оставь ты пеньюар в покое!
— Сударь… Это была королева Франции!
— Она представилась? — усмехнулся д'Артаньян.
— Нет, там все было иначе… Она сбросила пеньюар, легла ко мне в постель, обняла с ходу и стала вольничать руками почище наших парней в Пикардии. Я, сударь, надо вам сказать, не монашка, — она послала д'Артаньяну сквозь слезы взгляд, исполненный боязливого кокетства. — У меня в жизни случаются маленькие радости… если кавалер видный и мне по нраву. А чтобы с женщинами, это как-то не по-правильному, хоть герцогиня мне и втолковывала, что нет никакой разницы… В общем, я начала вырываться, тогда герцогиня прикрикнула, чтобы я не ломалась и была послушной, потому что меня удостоила объятий сама королева Франции… Я прямо обмерла, вспомнила — ну да, точно, это ж она, на портрете, что висит в особняке герцогини! Королева! Я чуть со страха не умерла. А королева смеялась и тоже шептала на ухо, чтобы я не ломалась, иначе она кликнет стражу и велит отрубить мне голову… Ну куда было деваться бедной девушке из семьи сапожника? Я говорила королеве, что ничего такого не умею, а она отвечала, что это-то и есть самое пикантное… В общем, я перестала сопротивляться, и ее величество начала со мной проделывать такие вещи, такие вещи… стыд сказать. Такому она меня учила, что мой папенька, старого закала человек, точно бы обеих пристукнул бы лопатой, если бы увидел… Не посмотрел бы, что это королева… А потом герцогиня к нам присоединилась, и началось вовсе уж бесстыжее…
— Представляю, — проворчал д'Артаньян.
— И не представляете, сударь… Такой срам для богобоязненной девушки! — Она, помолчав, призналась: — Королева мне потом подарила сережки с алмазиками и сказала, что это только начало, если я буду умницей, она меня золотом осыплет… По чести вам признаться, сударь, одно это я бы как-нибудь перенесла. Такая уж судьба у бедных служанок — то хозяин, то, как выясняется, хозяйка… Куда тут денешься, если родился в лачуге? Но потом, когда обнаружилось, кто вы такой, когда герцогиня стала всерьез рассуждать, как она со мной разделается, я решила, что она мне и Лувр припомнит, вернее, решит, что ради вящей тайны надо меня сжить со свету и за то, и за это… Я, когда она отлучилась, собрала в платок кое-какие мелочи и кинулась бежать со всех ног… Кроме как к вам, и податься некуда… Может, вам нужна служанка?