Читать интересную книгу Отчий дом - Ян Винецкий

Но власть над ним госпожи Нестеровой, этой маленькой женщины, почти девочки, с лукавыми карими глазами на белом, столь же нежном, сколь и энергичном лице, делала невозможное возможным: он громко рассмеялся и прошел в гостиную.

— Господа! Вы не слышали новость? В сегодняшнем «Утре России» напечатано интереснейшее известие: французский летчик Луи Блерио перелетел через Ламанш!..

4

С некоторых пор Наденька стала замечать, что с Петром творится неладное. Он стал молчаливей, строже. Задумчивость часто ложится на его лицо грустными тенями.

Наденька не распрашивала его, зная, что он не выдержит и откроет ей все, но это терпеливое ожидание стоило ей немалых душевных усилий.

В глазах его появилась какая-то незнакомая угрюмость. Наденька испугалась этого нового в Петре. Она чувствовала, что какая-то жестокая, непонятная сила отнимает у нее Петра, увлекает его все дальше и дальше от семьи, от первых солнечных лет ее замужества, когда над головою Наденьки не было ни одного облачка.

Холодея сердцем, она готова была кричать от боли, от горькой женской обиды. Но, взглянув на исхудавшее лицо мужа, она с ужасом сознавала свое бессилие.

Говоря с ней, Петр временами задумывался, прислушиваясь к самому себе, точно в нем жило нечто очень дорогое, хрупкое, и она одним лишь чутьем угадывала, что то, о чем он думал в эти минуты, сильней его привязанности к ней, значительней.

Может, его изводит безумная, юношеская еще, греза об изобретении своего аэроплана? Нет, он слишком много сил отдает батарее, чтобы еще оставался досуг. А может быть, отсутствие времени и гнетет его? Но почему он молчит, почему не поделится с ней?

Гордость и еще что-то необъяснимое ею самой заставляли молчать и ее. Неужели Петр остыл, очерствел и пылкие клятвы юности остались лишь в воспоминаниях?.. А что если Петр… влюбился? Да! Влюбился в какую-нибудь женщину… Разве не случается таких историй?.. Сегеркранц как-то обмолвился, что «видел Петра Николаича на Светланке с восхитительной японочкой. Впрочем, — добавил он, — возможно, мне почудилось…»

Наденька рассмеялась тогда, не желая выдавать своей ревности, но, оставшись одна, проплакала весь вечер.

Вот и сегодня… Скоро уж полночь, а Петра все нет. В полуоткрытое окно тихо шептал что-то ветер. Сонно шелестели листвой клены.

Было ли это полудремой или мимолетным воспоминанием, но Наденька вновь увидала себя шестнадцатилетней.

Петя учился уже в Михайловском училище, тоскливо тянулись первые недели разлуки. Все в доме напоминало Петра — и дрозды, и соловьи, и голуби, казавшиеся сиротливыми и хмурыми. Как-то приснился ей сон: Ока. Лодка. И Петя сидит рядом. Алый парус — словно крыло лебедя, озаренное закатом. Вода бурлит, бьется о борта, и ветер щекочет уши не то стоном, не то буйной песней.

Ах, как хорошо, как сладостно было лететь по зеленым ласковым волнам реки! Ветер обвевал лицо водяной пылью, пахнувшей водорослями и кувшинками. Петя пел, смеялся и дурачился, бросая в нее мокрыми и мягкими, как шелк, кувшинками. И вдруг у Наденьки закололо в ушах, острая, пронзительная боль не проходила. «Продуло ветром, — сказал Петя. — Надень платок!»

Наденька проснулась. Была глухая ночь, за окном медленно всхлипывал и робко стучал по стеклу осенний дождь.

И так пленительно-сладостны были только что посетившие Наденьку видения, так хотелось их продолжения, что она торопливо встала, босиком дошла до комода, достала из ящика синий гарусовый платок и надела его, спрятав уши и спутанные кудрявые прядки волос… Потом легла в постель, простодушно надеясь оказаться снова среди теплых, ласковых волн, под сенью алого паруса, снова чувствовать плечо Пети, слышать его песни.

Но сна больше не было. Сны не повторяются и не имеют продолжения. До утра плакал дождь, и Наденька плакала вместе с ним…

Странно, теперь вовсе не выглядело смешным это полузабытое девичье огорчение.

Хлопнула дверь. Пришел Петр с тяжелой связкой книг. Зябко поводя плечами, Наденька недовольно проговорила:

— Где ты пропадаешь до поздней ночи?

— Как не стыдно ревновать меня к пыльным книгам, — улыбнулся он, обнимая ее.

— Оставь! — Она отстранила его руки. — Ты похож больше на стряпчего, чем на офицера.

— А каким должен быть офицер? Пить вино, играть в карты и призывно звенеть шпорами, завидя хорошенькую женщину?

Петр Николаевич был сегодня в хорошем настроении. Но усталость брала свое: за ужином он ел вяло, неохотно.

— Все смеются… «Что это ваш супруг решил профессию переменить? Книгами обложился, умничает… Не в сельские ли учителя готовится?»

— Кто смеется? — спросил Петр Николаевич, настораживаясь.

— Сегеркранц…

Петр Николаевич поджал губы.

— Петя, вы поссорились?

— Нет. Мне просто до тошноты противен этот… самодовольный гусак!

Она проницательно посмотрела на мужа и, строгая, обиженная, сдержанно-гордая, спросила, разуверившись узнать не спрашивая:

— Петр, что ты… ищешь?

Ее грустный, полный упрека взгляд говорил: «Что ты скрываешь от меня, Петр? Почему так долго молчишь? Скрываешь ведь, признайся!»

Петр Николаевич только сейчас остро, с прихлынувшей болью почувствовал свою вину перед ней. Он жил наедине со своей мечтой, забыв о Наденьке, о ее чутком сердце, которое должно, наконец, оскорбиться его невниманием и замкнутостью. Он взял ее обеими руками за голову, привлек к себе.

— Дина… я молчал… Мне казалось, что я перестаю верить в свои силы. Путь изобретателя каторжно труден.

Наденька вздохнула горестно и вместе с облегчением, так вздыхают дети, когда обида улеглась, тучи прошли и солнце снова проглянуло в юной душе.

Петр Николаевич выпрямился. На лбу пробежала зыбь морщин.

— Ты помнишь последний наш вечер в Нижнем? Высокий Откос над Волгой и звезды, куда ни взглянешь — звезды, до которых, казалось, протяни руку — достанешь? Ты помнишь?

— Помню. Ты собирался на Луну и звал меня с собою, — улыбнулась Наденька уже с прежней доверчивостью.

— Мечтать легко. А когда начинаешь к мечте пробиваться…

— Ты хотел сделать аэроплан. Теперь передумал?

— Нет, не передумал. Надо прежде научиться летать. Понимаешь, Дина? Самому летать. Тогда мне легче будет построить аэроплан своей конструкции.

В глазах Наденьки вопрос сменился испуганным удивлением:

— Ты с ума сошел, Петрусь!..

Петр Николаевич улыбнулся ей, как улыбаются ребенку, когда он скажет милую глупость.

— Авиация — область новая, неизведанная. Одни зажигаются красотой ее будущего, другие не верят в нее, третьи — боятся.

Наденька метнула в него сверкнувшим слезой взором, впилась пальцами в мягкие, с шелковинкой, кудри его.

— Мне страшно, Петрусь!.. У тебя малокровие. Почему тебя потянуло вдруг на опасное это дело?..

— Почему Пушкин стихи писал? — ответил он вопросом же, вырываясь из ее теплых рук. — Впрочем, сравнивать себя с Пушкиным глупо…

Петр Николаевич лукаво подмигнул Наденьке, собираясь сообщить самое сокровенное:

— Я подал рапорт… Поедем в Петербург. А там у меня вырастут крылья!..

Лежа в постели, Петр Николаевич продолжал с восторженной, почти мальчишеской увлеченностью:

— Помнишь, как зачитывались мы в школьные годы Жюль Верном? Он уносил нас на воздушных кораблях фантазии в сказочные дали. Мы верили ему, как верили отцам. И хорошо делали, что верили! Подумай, сколь гениален этот удивительный человек, так ярко предвидевший Завтра!..

— Завтра из музыкального магазина придет японец. Если мы не раздобудем семидесяти рублей, он увезет пианино, — голос Наденьки притворно сонлив и спокоен.

Петр Николаевич ничего не ответил. Он долго лежал с открытыми глазами и с поющей, безоблачной душой…

5

Петр Николаевич шагал с бусолью под мышкой. За ним почтительно следовали командиры полубатарей, подпрапорщики, фельдфебели и фейерверкеры. Батарея развернулась фронтом к Владивостоку. У трехдюймовых пушек застыла прислуга.

Командир батареи подошел к бомбардиру-наводчику Олейнику.

— Сколько выстрелов произведено из твоего орудия?

— Двести шестнадцать, ваше благородие!

— Орудие еще совсем новое, — заметил Петр Николаевич.

— Так точно, ваше благородие! — снова гаркнул Олейник и, вытянув руки по швам, «ел глазами начальство».

— Быстро ставить прицел и обращаться с оптическим прибором умеешь?

— Так точно, ваше благородие!

— Расскажи о назначении и устройстве орудийной панорамы.

— Панорама служит для точной наводки орудия в цель. На ней имеется кольцо угломера. Это для горизонтальной наводки, ваше благородие…

Петра Николаевича коробило оттого, что этот смышленый солдат, оболваненный ужасной фельдфебельский муштрой, чуть ли не после каждого слова повторяет — «ваше благородие».