Читать интересную книгу Предпоследняя правда - Филип Дик

Совет Примирения в Мехико, в Амекамеке, организованный «жестяными девами».

Он помог установить мир на планете. И в качестве правящего органа, верховного судьи, он так и не ушел со сцены. Человек создал оружие, наделил его способностью мыслить самостоятельно, и оно воспользовалось этой способностью. Размышление длилось два года — два года отвратительного разрушения, когда гигантские армии «жестяных дев», принадлежащие двум сверх державам, бились друг с другом насмерть. Наконец передовые модели, созданные с дальним прицелом — их предполагалось использовать в качестве аналитиков при планировании как тактики отдельных сражений, так и для выработки общей стратегии (это были «типы» X, XI и XII), — пришли к выводу, что оптимальной будет стратегия финикийцев, разработанная еще пять тысяч лет назад. Лучше всего, подумал Адамс, она сформулирована в «Микадо»[12]. Если для всеобщего удовлетворения достаточно просто сказать, что преступник казнен, то почему не сказать вместо того, чтобы сделать? С точки зрения жестянок-аналитиков проблема действительно решалась просто. Они не были поклонниками Гилберта и Салливана — этих авторов, равно как и текст «Микадо», никто не загружал в их искусственные мозги в качестве руководства к ведению боевых действий. Тем не менее они пришли к общему выводу — и при содействии маршала Харензанного и генерала Хольта начали действовать на его основании.

— Но они не заметили главного, — вслух сказал Адамс.

— Пардон? — пробормотал Линдблом. Его все еще трясло, и он все еще не желал продолжать разговор. Выглядел он прескверно.

— Чего не заметил Прим-Совет, — сказал Адамс, — и до сих пор не замечает, поскольку в их искусственной системе мышления нет такой штуки, как либидо. То, что эта максима — «Зачем казнить преступника, если…»

— Заткнись, а! — простонал Линдблом, повернулся и вышел из кабинета. Джозеф Адамс остался в одиночестве, со своей речью в руке и мыслями в голове. Он чувствовал, что полностью обессилен.

Вряд ли можно винить Линдблома. Поскольку почти все янсмены обладали одной общей чертой. Все они были настоящими эгоистами. Они превратили мир в свои охотничьи угодья за счет миллионов, запертых внизу. Они сознавали, что это неправильно, и даже подсознательно испытывали чувство вины. Правда, не настолько сильное, чтобы сбросить Броуза и выпустить термитов на поверхность. Но его было достаточно, чтобы наполнять каждый вечер агонией одиночества и опустошенности, чтобы делать ночи невыносимыми. И они знали, кто пытается хоть как-то искупить преступление — кражу целой планеты у ее законных владельцев. Это был не кто иной, как Луис Рансибл. Они получали выгоду от того, что «термиты» оставались под землей, а он получал выгоду, выманивая их на поверхность. Янсмены считали Рансибла своим антагонистом, но в глубине души признавали, что с моральной точки зрения прав именно он. Приятного в этом было мало. Во всяком случае, Джо Адамса это не радовало. Он стоял посреди своего кабинета с текстом своей блистательной речи, которой предстояло пройти через вак, потом через имитатор, потом быть записанной на пленку и подвергнуться кастрации в офисе Броуза… Эта речь — она тоже не открывала правды, хотя уже не была винегретом из стандартных клише, вранья, банальностей, эвфемизмов…

И других еще более скверных ингредиентов, которые Адамс нередко замечал в речах, сочиненных его коллегами-янсменами. В конце концов, он был всего лишь одним из целой своры составителей речей.

Прихватив свою новую речь, о которой был весьма высокого мнения — во всяком случае, иного мнения пока никто не высказал, — Адамс вышел из кабинета и на скоростном лифте спустился на другой этаж, где пыхтел «Мегавак-6В». Впрочем, гигантский организм занимал далеко не один этаж. С момента своего создания машина претерпела множество изменений, обзавелась множеством новых блоков и сильно разрослась. Теперь «Мегавак-6В» превратился в настоящее чудовище, зато манекен, в отличие от него, оставался прежним.

Когда он вышел из лифта, два мордоворота в униформе — отобранные лично Броузом, но на удивление вялые и, судя по физиономиям, тупые как пробка — молча смерили его взглядом. Они знали Адамса и понимали, что он приходит на этаж, где программируют «Мегавак-6В», в силу служебной необходимости.

Направляясь к «Мегаваку», Адамс обнаружил, что место уже занято. Какой-то незнакомый янсмен уже барабанил по клавиатуре, как пианист-виртуоз, исполняющий финал рапсодии Ференца Листа с двойными октавами — разве что не молотил по ней кулаком.

Рядом лежала распечатка с речью, и Адамс, не удержавшись от соблазна, подошел поближе, чтобы взглянуть на нее.

Янсмен тут же перестал печатать.

— Прошу прощения, — извинился Адамс.

— Ваш допуск, пожалуйста, — янсмен, смуглый тощий юноша с черными, как у мексиканца, волосами, повелительно протянул руку.

Тяжко вздохнув, Адамс извлек из дипломата мемо от женевского бюро Броуза, которая разрешала загрузить в вак конкретную речь.

На удостоверении был проставлен цифровой код, внесенный в записку. Смуглый янсмен сравнил номера в записке и удостоверении. Похоже, его это удовлетворило, и он вернул оба документа Адамсу.

— Я закончу минут через сорок, — молодой человек снова застучал по клавиатуре. — Так что отойдите и не мешайте, — добавил он спокойно, но довольно неприветливо.

— Пожалуй, мне нравится ваш стиль. — Адамс все-таки успел прочитать пару фраз. Речь была хороша, даже необычно хороша.

Янсмен снова обернулся.

— Вы — Адамс? — он снова протянул руку, на сей раз для рукопожатия. После этого символического жеста напряжение упало до приемлемого уровня. Что поделать: когда встречаются два янсмена — будь то в чьем-то поместье, будь то здесь, в Агентстве, между ними неизбежно проскакивает искра. Подсознательно они чувствуют себя соперниками, а сопернику надо доказать свое превосходство. Это делало пребывание в Агентстве еще более тягостным, но Адамс давно понял, как действовать в подобной ситуации — иначе его давно бы здесь не было.

— У вас тоже есть неплохие тексты. Я видел последние записи, — глубоко посаженные мексиканские глаза молодого янсмена — блестящие, черные — буквально буравили Адамса. — Правда, я слышал, что Женева любит пощипать ваши речи.

— Что поделать, — смиренно ответил Адамс, — Таков наш бизнес. Либо выкинут пару слов из твоей речи, или тебя самого. Третьего, увы, не дано.

— Хотите на спор? — улыбка юноши стала тонкой и проницательной. Адамс понял, что обескуражен.

Осторожно: они борются за один и тот же приз.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});