А уж как выглядели рядом с этим несокрушимым чувством литературно-бизнесменские импульсы последней волны диссидентства – говорить не приходится… Ошиблась Ахматова: хлеб Ростроповича и Аксенова пахнул не полынью, а пресс-конференциями, шампанским, черной икрой…
Воздух пораженья
Действуйте, Борис Николаевич!
Первое октября 1993 года. Золотая осень. Синее чистое небо. Желтые березы, липы, клены – любимые есенинские деревья – нехотя роняют листья на еще теплую рязанскую землю… Сотни людей на поляне неподалеку от села Даровое. Открытие памятника Федору Михайловичу Достоевскому в его родовом имении…
А в покинутой нами Москве кипят страсти – противостояние Кремля и Белого дома достигло предела. О, если бы это была схватка двух кланов в борьбе за власть! Нет, дело пострашнее и посерьезнее: за каждым из этих властных кланов так или иначе стоят надежды, страхи, воля, корысть, гнев, жажда справедливости и возмездия не то чтобы сотен тысяч – миллионов граждан! И если вспыхнет война – то и называться она будет гражданской…
Однако меня приглашают выступать. Я оглядел поляну, разноцветную толпу, оглянулся на своих писателей – и собратьев, и недругов, вдохнул полной грудью холодный, настоянный на привядшей листве осенний воздух и, словно бы почувствовав еще раз горячую волну людского раздора, долетевшую от Москвы до рязанской земли, поднялся на трибуну:
– Поистине в роковые дни мы открываем памятник Достоевскому: бесы правят бал в сердце России – Москве, и в сердце Москвы – Кремле. Святое место! Но именно туда их тянет, поближе к святости!
Я сделал паузу, поднял глаза и увидел пылающее гневом лицо Юрия Карякина, вспомнил, что некогда он написал любопытную книгу о Достоевском, и втиснул свои мысли в единственно возможное в эти дни русло:
– Достоевский проклял бесов революции, но лишь после того, как прошел через социалистические соблазны. Соблазны же капитализма, рынка и демократической антихристианской власти денег для него были настолько ничтожны и омерзительны, что он в них никогда даже и не впадал. Тайна Достоевского – это тайна русской народной души, русской истории, русского Бога, которых всегда страшился и ненавидел Запад. И тот, кто сегодня пытается подчинить Россию западной рыночной воле, – тот враг Достоевского и слуга Великого Инквизитора.
Ах, Федор Михалыч, ты видишь, как бесы уже оседлали свои «мерседесы», чтоб в бешеной гонке и в ярости лютой рвануться за славою и за валютой!
…Я сходил с трибуны, а навстречу мне с горящими глазами уже рвался Юрий Карякин. Он стал выкрикивать в толпу слова о том, что я не прав, что настоящие бесы сидят не в Кремле, а в Белом доме, но мне все это уже было неинтересно, потому что я и говорил, и думал о чем-то другом…
Когда Карякин сошел с трибуны – мы оказались рядом, и каждый из нас сказал друг другу еще несколько «ласковых» слов.
После шумного и многолюдного банкета мы возвращались на «Икарусе» по ночному шоссе в Москву, без обычного в подобных случаях бестолкового веселья, скорее угрюмо и почти молча.
Завтрашний день по всем предчувствиям не сулил никому из нас ничего хорошего… сживающей паутине «спирали Бруно», окружившей молчаливое здание. Возле прохода сквозь проволоку толпились мордатые омоновцы, в бушлатах, бронежилетах и тяжелых ботинках, с автоматами наперевес.
– К Белому дому нельзя! Не нужны мне ваши документы, я и смотреть их не буду! – отрезал старший из них в ответ на мою просьбу.
– Я представитель Конституционного собрания! – раздался чей-то голос у меня за спиной. – Чинить мне препятствия вы не имеете права!
Я оглянулся. За мной стоял высокий худой человек в очках, в легком светлом плаще, он поеживался от холодного ветра и протягивал омоновцу какое-то удостоверение. «Да это же Олег Румянцев!» – вглядевшись в него, сообразил я.
– Мне приказано внутрь заграждения не пропускать! – отрезал омоновец.
– Ну вот, Олег Александрович! – обратился я к Румянцеву. – Где она, ваша Конституция?
Румянцев беспомощно и демонстративно развел руками, и мы, повернувшись, отправились обратно к метро…
Но спускаться в чрево метрополитена мне расхотелось, и я решил добраться до дома через «Белорусскую» и «Динамо» пешком.
Я шел по пустынным, притихшим в ожидании близкой беды улицам и вглядывался в Москву, за два года ставшую чужой и непонятной. Я остановился, рассматривая рекламные щиты, вчитывался в тексты, пытаясь понять время, врасплох окружившее меня, раздумывал, делал какие-то записи в блокноте, фиксируя все язвы и метастазы новой эпохи…
Всякий общественный строй волей, верой, коллективным разумом вырабатывает свою идеологию.
Она живет в речах и книгах, выявляется в действиях и поведении политиков. Но политики имеют дело с массами, и для них правящая элита всегда стряпает выжимки, концентраты, сгустки из своих политических программ и своего мировоззрения.
Помните лозунги советской эпохи? «Мир народам! Земля – крестьянам! Фабрики – рабочим!», или «Пятилетку в четыре года!», или «Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами!»
Они, эти лозунги и клише, были в свое время необходимы и полны живого биения общественной крови.
Потом их сменили казенные, лишенные энергии формулы, от которых никому не было ни холодно, ни жарко: «Экономика должна быть экономной», «Народ и партия едины», «Храните деньги в сберегательной кассе».
Сегодняшнее время также тужится сочинять свои идеологемы.
Это даже не плакат, а скорее громадный экран: путана с томным взглядом предлагает новому русскому: «Поедем в Сохо!» Для широкого читателя поясним, что Сохо – это известный злачными местами, игорными и прочими сомнительными домами район Лондона…
А что стоят перл философско-рыночного агитпропа возле стадиона «Динамо»: «Если хочешь быть счастливым – будь им», – нарисованы мужчина с женщиной, а руках у мужчины пачка каких-то американских сигарет. Но рекламируются не только сигареты, рекламируется идея, что в этом мире все зависит от тебя самого. Текст по холодному цинизму напоминает изречения, висевшие в Освенциме: «Труд делает человека свободным». Вершина рыночно-демократической идеологии. А как целенаправленно и подло на уличных и площадных стендах и на телеэкранах выхолащивается священный смысл высоких («сакральных») слов и понятий. Обратите внимание: чуть ли не в любой рекламе есть хотя бы одно высокое и близкое душе любого человека слово: «Колготки Сан-Пелегрино прочные, как истинные чувства», «Маги – вкус к творчеству», «Страсть как люблю казино Шатильон…», «Новая эра напитков». Ну «эра» – и ничуть не меньше! У Белорусского передо мной возник Илья Муромец, распрямивший на фойе ночного неба мощные плечи, раскинувший крепкие руки лишь для того, чтобы произнести: «Богатырский шоколад, а цена все та же!» Слово «богатырский» осквернено, выпотрошено, использовано на потребу. Все, как в повести Шукшина «До третьих петухов», когда черти, осадившие монастырь, предлагают монахам такие условия мира: «А вы вместо ликов своих святых – наши рожи на иконах намалюйте, и кланяйтесь им, и молитесь!»
Случайностей в этой коварной системе выхолащивания высокого смысла слов нет. «Это для мужественных мужчин, сильных духом» – три сакральных слова ради рекламы какого-то паршивого одеколона.
А как не повезло слову «совершенство»? Передо мной на металлических опорах щит, на котором изображены сначала обезьяна, потом питекантроп, потом современный человек в обнимку с бутылкой какого-то немецкого пива, и все украшено надписью: «Путь к совершенству».
Поистине, в такого рода сюжетах дьявол хихикает и потирает руки, видя, как со свистом выходит дух святости из слов, который копился в них всю историю человечества, поскольку власти денег могли противостоять лишь святость, мужества, самоотверженность. Но этого мало. С особенным рвением мелкие бесы, ненавидящие все величественное, сводят счеты с советской историей. Вот он – у часового завода – громадный квадрат; на фойе синего неба летят куриные тушки, а над их вереницей строка из гимна авиаторов 30-х годов: «Все выше, все выше и выше стремим мы полет наших птиц».
А такой шедевр вам не встречался? Бритоголовый молодой толстячок с накачанными бицепсами в спортивной форме. «30 часов в сутки спорт» – и дальше фраза, в которой выплеснулась вся лакейская ненависть торгашей к героям: «Чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы». Плевок в роман «Как закалялась сталь». Мародеры в импотенты издеваются над эпохой Чкалова, Водопьянова, Стаханова, Николая Островского…
Да, чтобы понять, что случилось с Россией, надо, сосредоточившись, пройти по пустынной ночной Москве. «Рабочий и колхозница» – поддерживавшие некогда, как атланты, равновесие мировой жизни, ныне вздымают на своих мускулистых руках какую-то ничтожную пачку сигарет. Скульптура гениальной Мухиной, словно огненный сгусток расплавленного металла, вырвавшийся из жерла Магнитки и Кузбасса и застывший в холодном воздухе вечности!