Читать интересную книгу Стихотворения. Четыре десятилетия - Александр Кушнер

Неужели крапива? Увы.

Острый, жгучий, горячий, злодейский,

Пыльный дух подзаборной травы.

Вот она, наша память и слава.

Не хотите её? Вам – направо,

Нам – налево. Ползучий налёт,

Непролазная боль и отрава.

Лавр, простите, у нас не растёт.

Непреклонна, угрюма, пушиста.

Что там розы у ног лицеиста?

Принесли их – они и лежат…

Как труба за спиною флейтиста:

Гуще, жарче её аромат.

АПОЛЛОН В СНЕГУ

Колоннада в снегу. Аполлон

В белой шапке, накрывшей венок,

Желтоватой синицей пленён

И сугробом, лежащим у ног.

Этот блеск, эта жёсткая резь

От серебряной пыли в глазах!

Он продрог, в пятнах сырости весь,

В мелких трещинах, льдистых буграх.

Неподвижность застывших ветвей

И не снилась прилипшим к холмам,

Средь олив, у лазурных морей

Средиземным её двойникам.

Здесь, под сенью покинутых гнёзд,

Где и снег словно гипс или мел,

Его самый продвинутый пост

И влиянья последний предел.

Здесь, на фоне огромной страны,

На затянутом льдом берегу

Замерзают, почти не слышны,

Стоны лиры и гаснут в снегу,

И как будто они ничему

Не послужат ни нынче, ни впредь,

Но, должно быть, и нам, и ему,

Чем больнее, тем сладостней петь.

В белых иглах мерцает душа,

В её трещинах сумрак и лёд.

Небожитель, морозом дыша,

Пальму первенства нам отдаёт,

Эта пальма, наверное, ель,

Обметённая инеем сплошь.

Это – мужество. Это – метель.

Это – песня, одетая в дрожь.

Январь 1975

* * *

Луны затмение мы долго наблюдали:

Весь мрак земли, сгустясь, ложился на неё,

Все огорчения, несметный печали,

Все наши дикости, все сны, всё забытьё.

На яснолицую – все наши предрассудки,

На тонкокожую – вся тяжесть, вся тоска,

Все наши выверты, сомнительные шутки

С вращеньем вымученным пальца у виска.

Луны затмение… Какой на недотроге

След отвратительный, багрово-чёрный дым!

Какие грязные мы вытираем ноги

О коврик жёлтенький с рисунком неземным!

Луны затмение… Вся в копоти и саже.

Затменье разума, затмение любви:

Никто не выйдет в ночь, не будет ждать на пляже

Средь лунных отсветов с волнением в крови.

Так вот что значит жить, так вот что значит к людям

Принадлежать, увы… Прости мне этот стыд,

Теперь, как думаешь, быть может, чище будем,

Светлее, искренней?.. Опять луна блестит.

ДЕВЯНОСТЫЕ

«Ночная музыка»

«На сумрачной звезде»

«Из новых стихов»

* * *

«Слава – это солнце мёртвых».

Пыль на стоптанных ботфортах,

Смерти грубая печать.

Сыну почв сухих и твёрдых,

Корсиканцу лучше знать.

Смуглый, он-то в этом зное

Разбирался, как никто.

Припечёт нас золотое

Лет примерно через сто.

Фивы рядом с нами, Троя.

Не похож ты на героя:

Шапка, зимнее пальто.

Не тянись, себя не мучь.

Что ж, любил, любил я страстно

В нашей стуже из-за туч

Достававшийся нечасто

Измождённый, слабый луч.

Ненадёжное мерцанье

Сквозь клубящийся туман –

Нам он был как обещанье

Незакатных волн и стран.

Городские расстоянья,

Разбежавшиеся мысли…

А тому, кого при жизни

Он избаловал, тому

Будет холодно в отчизне

Той, как в зимний день в Крыму.

* * *

Не так ли мы стихов не чувствуем порой,

Как запаха цветов не чувствуем? Сознанье

Притуплено у нас полдневною жарой,

Заботами… Мы спим… В нас дремлет обонянье…

Мы бодрствуем… Увы, оно заслонено

То спешкой деловой, то новостью, то зреньем.

Нам прозу подавай: всё просто в ней, умно,

Лишь скована душа каким-то сожаленьем.

Но вдруг… как будто в сад распахнуто окно, –

А это Бог вошёл к нам со стихотвореньем!

* * *

Как ночью берегом крутым

Ступая робко каменистым.

Шаг, ещё шаг… За кем? За ним.

За спотыкающимся смыслом.

Густая ночь и лунный дым.

Как за слепым контрабандистом.

Стихи не пишутся – идут,

Раскинув руки, над обрывом,

И камешек то там, то тут

Несётся с шорохом счастливым

Вниз: не пугайся! Тёмный труд

Оправдан праздничным мотивом.

Я не отдам тебя, печаль,

Тебя, судьба, тебя, обида,

Я тоже вслушиваюсь в даль,

Товар – в узле, всё шито-крыто.

Я тоже чернь, я тоже шваль,

Мне ночь – подмога и защита.

Не стал бы жить в чужой стране

Не потому, что жить в ней странно,

А потому, что снится мне

Сюжет из старого романа:

Прогулка в лодке при луне,

Улыбка, полная обмана.

Где жизнь? Прокралась, не догнать.

Забудет нас, расставшись с нами.

Не плачь, как мальчик. Ей под стать

Пространство с чёрными волнами.

С земли не станем поднимать

Монетку, помнишь, как в Тамани?

* * *

Облаков на небе маленьких так много!

Мелких-мелких, в тёмном небе, в поздний час.

Из гостей мы. Что за странная тревога

На Суворовском охватывает нас?

Убыстряем шаг, зачем? Остановиться

Было б правильней, подумать, постоять…

Эта белая ночная вереница

Разве лучшим нашим мыслям не под стать?

Или трудно нам собрать свои волокна?

И в рассеянье закончить легче день?

И собор покрашен в цвет какой-то блёклый,

И бесформенной толпой стоит сирень.

Как бы я себя ругал, как недоволен

Был бы я собой, когда б я шёл один!

Ты спешишь – и я как будто приневолен.

Пусть плывут себе подобьем мелких льдин!

Так хорош он, этот мир, что не по силам

Нам… скорей, скорей домой, скорее лечь

Да, немыслящим; бездушным, да; бескрылым!

Счастье в том, что можно счастьем пренебречь.

* * *

Мы-то знаем с тобою, какие цветы

Всех милей и нежней, как у тихой воды,

К ним склоняясь, теребила их ты.

Мы-то знаем с тобою, какая вода

Ниоткуда всех тише течёт в никуда,

Под быками какого моста.

Мы-то знаем с тобою, какие слова

Значат больше, чем все золотые права,

Как мягка на откосе трава.

И как глупость, нахмурясь над лучшей строкой,

Ничего не поймёт, – мы-то знаем с тобой, –

Будет требовать мысли прямой.

Мы-то знаем с тобою, в каких дураках

Ходит ум в самых лучших, горячих стихах,

Как он сеном и мятой пропах.

Мы-то знаем с тобою средь многих помех,

И забот, и тенёт, кто любимее всех,

Сомневаться нам было бы грех.

Мы-то знаем с тобою, кто лучший поэт,

Но пока не прошло ста и более лет,

Никому не расскажем. Секрет!

* * *

Мне весело: ты платье примеряешь,

Примериваешь, в скользкое – ныряешь,

В блестящее – уходишь с головой.

Ты тонешь, западаешь в нём, как клавиш,

Томишь, тебя мгновенье нет со мной.

Потерянно гляжу я, сиротливо.

Ты ласточкой летишь в него с обрыва.

Легко воспеть закат или зарю,

Никто в стихах не трогал это диво:

«Мне нравится», – я твёрдо говорю.

И вырез на спине, и эти складки.

Ты в зеркале, ты трудные загадки

Решаешь, мне не ясные. Но вот

Со дна его всплываешь: всё в порядке.

Смотрю: оно, как жизнь, тебе идёт.

* * *

Сторожить молоко я поставлен тобой,

Потому что оно норовит убежать.

Умерев, как бы рад я минуте такой

Был: воскреснуть на миг, пригодиться опять.

Не зевай! Белой пеночке рыхлой служи,

В надувных, золотых пузырьках пустяку.

А глаголы, глаголы-то как хороши:

Сторожить, убежать, – относясь к молоку!

Эта жизнь, эта смерть, эта смертная грусть,

Прихотливая речь, сколько помню себя…

Не сердись: я задумаюсь – и спохвачусь.

Я из тех, кто был точен и зорок, любя.

Надувается, сердится, как же! пропасть

Так легко… сколько всхлипов, и гневных гримас,

И припухлостей… пенная, белая страсть;

Как морская волна окатившая нас.

Тоже, видимо, кто-то тогда начеку

Был… О, чудное это, слепое «чуть-чуть»,

Вскипятить, отпустить, удержать на бегу,

Захватить, погасить, перед этим – подуть.

* * *

Говорю тебе: этот пиджак

Будет так через тысячу лет

Драгоценен, как тога, как стяг

Крестоносца, утративший цвет.

Говорю тебе: эти очки,

Говорю тебе: этот сарай...

Синеокого смысла пучки,

Чудо, лезущее через край.

Ты сидишь, улыбаешься мне

Над заставленным тесно столом,

Разве Бога в сегодняшнем дне

Меньше, чем во вчерашнем, былом?

Помнишь, нас разлучили с тобой?