ревную. А ты бы не ревновал?!
– да ладно. – Фыркнул Гарет. – Все остальное, так и быть, дарю тебе. Не коси глазом, – он погладил с легкой гримасой плечо, – болит, конечно, зараза. До кости почти полоснул, рукой даже двинуть больно. Еще немного, и я сам без руки бы остался… Но и так, на весьма продолжительное время, я левша.
Гэбриэл поднял и поставил перед братом столик с обедом:
– Ешь давай. Помочь?
– Угу. – Гарету даже не нужно было ни говорить ничего брату, ни знак какой давать, тот сам вовремя ломал хлеб, подавая ему, резал мясо и наполнял бокал ровно тогда, когда нужно. И Гарет воспринимал это, как должное, его ни на секунду не удивляла эта способность Гэбриэла – он и сам на его месте делал бы точно так же. А вот те, кому довелось видеть подобное со стороны, поражались общности двух братьев, видя в этом что-то едва ли не сверхъестественное.
– Сказали, отец приедет сюда?
– Угу. – Гарет с наслаждением прожевал восхитительно прожаренное мясо. – Ум-м-м… Обожаю! Сам-то ел?
– Когда?.. Ничего, поем. – Гэбриэл понюхал бокал. – Что за хрень?
– Лекарство. Кожа вокруг раны покраснела, от заражения. Моисей сказал.
– А… То-то, чую знакомый запах. Я когда у него лежал, там вся башня этим пропахла. Я тогда сейчас… – Гэбриэл сам промокнул губы брату салфеткой, – Гора по следу пущу. Если нам повезет, мы отыщем однолапую тушку, и сделаем из нее чучело. Блин, какое мясо! Не возражаешь?
– Возражаю. Но разве от тебя кусок мяса спасешь?.. Значит, еще один твой трофей будет? Скоро у нас будет не замок, а кунцкамера.
– Завидуй молча!
– Эй, а не жирно будет?!
– Жаба!
Мария, бессовестно подслушивающая у двери, улыбнулась весело, и пошла готовить еще один обед.
Барр сидела в пустом зале облюбованного ею постоялого двора, в Далвегане, в деревеньке Топь напротив Блумсберри, недалеко от паромной переправы. Находиться в Пойме Ригины стало слишком опасно, проклятая королева эльфов дышала в затылок, прятаться от нее становилось все тяжелее. Снадобья, изготовленного из жира некрещеного младенца, осталось всего ничего, и Барр, экономя его, старалась находиться вне Элодиса, получая нужные ей сведения от наемных шпионов. От них она узнала о происшествии у монастыря в Разъезжем и о погоне за Аяксом. А вот о том, что произошло у Тополиной Рощи, сообщил ей сам Аякс, ввалившись в трактир ближе к вечеру, мокрый, страшный, весь в крови, бешено скалящийся и вращающий глазами.
– Ты всегда вонял не розами. – Скривилась Барр, не утруждая себя притворством по поводу его бедственного положения. – Но сейчас это просто ужас какой-то. Ты пахнешь мокрой протухшей псиной…
– заткнись! – Прохрипел Аякс. – Лучше помоги!
– Зачем мне это? – Ведьма и бровью не повела. – Какая мне в том корысть?
– Ты, сука… – Аякс ощерился, но понял, что у него нет больше сил. Он добрался сюда на последнем издыхании, и если сейчас Барр не поможет ему, спрятаться и отлежаться у него может и не получиться. – Корысть… Ладно, ведьма, отслужу тебе… месяц…
– Год. – Возразила ведьма, глаза сверкнули. – Ты будешь моим слугой год.
– А не пошла бы ты?!
– Я верну тебе руку. Будет похуже прежней, но лучше, чем ничего.
Аякс какое-то время сипло, натужно дышал и молчал. В нем и капли покорности и способности служить не было, он был бешеной и неуправляемой тварью, и сама мысль о служении проклятой ведьме выводила его из себя. Но рука… И жизнь… И возможность мести… И собственная стая…
– Хорошо. – Прохрипел он. – Год. И не часом дольше.
– Поклянись. – Велела ведьма. – По-настоящему, на крови.
– Черт с тобой. – Бессильно выругался тролль, и Барр холодно усмехнулась, торжествуя. Такой слуга, как Аякс, стоил тысячи!
Почти полная луна висела в небе напротив спускающегося к горизонту солнца. До Иванова дня, который в этом году совпадал с первым летним полнолунием, оставалось меньше трех суток, и в Эльфийском квартале целыми днями звучала дивная музыка, послушать которую собирались к его стенам горожане и жители окрестных деревень. Этим традиционно пользовался Марк Хант, прохаживаясь в толпе и присматриваясь к девушкам и женщинам. Молодой, хорошо одетый, стройный, с бархатными темными ласковыми глазами, он привлекал женское и девичье внимание, и не уставал дарить многозначительные и восхищенные взгляды. За девушками, которые соответствовали его взыскательному вкусу, он потом отправлял своих осведомителей: кто такие, где живут, кто родители, какой достаток, и так далее. Пусть из десятка жертвой его в конце концов становилась одна, Марк не расстраивался. Одна здесь, одна там… Попутно он обхаживал служанок в богатых домах, тратился на дорогие подарки и прочие знаки внимания, кормил баснями про женитьбу, про требовательных родителей, и чего только он не сочинял! Служанки – это был его хлеб с маслом, его информация, его самые выгодные сделки. Как эта, например…
– Вот кого не ожидала увидеть, сударь. – Задрала нос конопатая и полноватая девушка в новом платье цвета лаванды и белой косынке, наброшенной на плечи. – И что вы здесь делаете?
– То же, что и ты. – Марк воровато оглянулся и поцеловал девушку в щеку. Та увернулась, порозовев:
– Как не стыдно!
– Чего мне стыдиться, дорогая Тина?
– Вы что мне обещали?.. И две недели носа не казали в наш переулок! Вот и верь мужчинам после этого! – Тина, тем не менее, не особенно отбивалась, пока Марк искусно завлекал ее в тупичок, под раскидистый вяз, где и сорвал пару поцелуев.
– Знаешь ведь, что у торговых людей день на день не приходится… Что твой господин?
– Уехал мой господин. – Дернула плечиком Тина, оправляя косынку на пухлой груди, основательно помятой Марком. – Я уж думала: послать вам весточку, али нет? Я ведь девушка гордая. И кавалеров у меня много.
– Гордая девушка с деньгами – это совсем не то, что гордая девушка без денег. – Замурлыкал Марк. – А я тебе столько дам, что на хорошее приданое хватит, если поможешь.
– Ну-у-у… Я не знаю. – Но Марк видел, что она просто цену себе набивает, что она согласна. Она ненавидела свою молодую госпожу, потому, что до женитьбы ее господин, богатый торговец мехами, спал с нею, и Кристина пользовалась этим, требуя и получая кое-какие привилегии. Но в жены торговец, человек немолодой, взял молоденькую и очень красивую девушку, из бедной, хоть и родовитой, семьи. Тина всерьез считала себя более подходящей кандидатурой в жены, и презирала и ненавидела девушку, которая не от хорошей жизни пошла за человека, который ей не нравился, который был слишком стар для нее и, постоянно опасаясь гипотетического молодого соперника,