Ближайший сталинский соратник Никита Хрущев не мог забыть ее и спустя годы: «Я с ней много раз сталкивался, когда работал секретарем Московского городского и областного партийных комитетов. Она на меня производила впечатление хорошего работника и хорошего товарища. И что было приятно – никогда не давала чувствовать, что она не просто член партии, а еще и жена Молотова. Она завоевала видное положение в московской парторганизации собственной деятельностью, партийной и государственной. Сталин относился к ней с большим уважением. Я сталкивался с этим, когда мы встречались. Несколько раз Сталин, Молотов, Жемчужина и я были вместе в Большом театре, в правительственной ложе. Для Жемчужиной делалось исключение: жены других членов Политбюро редко бывали в правительственной ложе, рядом со Сталиным. Правда, иногда оказывалась там жена Ворошилова Екатерина Давыдовна, но реже Жемчужиной. На грудь Жемчужиной сыпались ордена, но все по справедливости и не вызывали каких-либо разговоров».
И вот 10 августа 1939 года Политбюро по подсказке Сталина вдруг решило рассмотреть вопрос о Жемчужиной. Рассмотрели и приняли секретное постановление, а в нем формулировка: Жемчужина «проявила неосмотрительность и неразборчивость в отношении своих связей, в силу чего в окружении тов. Жемчужиной оказалось немало враждебных шпионских элементов, чем невольно облегчалась их шпионская работа». После таких обвинений Жемчужину ждало освобождение от поста наркома, но как изысканно выразилось Политбюро: проводить «эту меру в порядке постепенности»[29]. А ведь как дружна была со Сталиным, в свое время с его Наденькой. А теперь давят за неразборчивость в связях. И НКВД подбрасывает новые «факты» о ее «вредительской и шпионской работе», об аморальном поведении.
Никита Хрущев так излагал эту ситуацию: «Чекисты сочинили связь Жемчужиной с каким-то евреем-директором, близким Молотову человеком. Тот бывал на квартире Молотова. Вытащили на свет постельные отношения, и Сталин разослал этот материал членам Политбюро. Он хотел опозорить Жемчужину и уколоть, задеть мужское самолюбие Молотова. Молотов же проявил твердость, не поддался на провокацию и сказал: „Я просто не верю этому, это клевета“. Насчет „сочинений“, писавшихся органами НКВД, он лучше всех, видимо, был информирован, поэтому вполне был уверен, что тут документы сфабрикованы… Одним словом, все средства были хороши для… устранения Жемчужиной».
Но тогда, в 1939-м, Сталин остановился. НКВД так и не дождалось сигнала об аресте Полины Семеновны. 24 октября вновь собравшееся Политбюро оправдало Жемчужину, назвав, что интересно, обвинения «клеветническими». Но кое-что в окончательном постановлении осталось: неосмотрительна и неразборчива в связях. От наркомовской деятельности освободили. И пришла она начальником главного текстильно-галантерейного управления в Наркомат легкой промышленности. А в феврале 1941 года ее вывели из кандидатов в члены ЦК партии. Осталась наедине с производством тканей, белья, платьев, костюмов и тех модных чулок из искусственного шелка, что сводили женщин с ума. Сколько сил она положила, чтобы раздвинуть их производство до потребительских масштабов, сколько нервов потратила на выколачивание средств и сырья для этого. В стране, охваченной подготовкой к войне.
Но облик женщин конца тридцатых годов в авторстве Полины Жемчужиной вновь становился женственным. Платья подчеркивали фигуру, подол останавливался на середине икры или выше, талия сужалась, юбки расширялись, рукава приподнимались подложенными плечиками. Оборки, рюши, плиссе-гофре… Венчали эти наряды шелковые чулки, туфли-лодочки на высоком каблуке. Но были еще и «босоножки-танкетки» на высокой пробке и туфли на деревянной подошве. С тканью было «неважнецки». Выручали штапель, крепдешин и саржа, вельвет и неотбеленный лен с коломянкой. Юные комсомолки конца тридцатых летом щеголяли в коротких белых юбках, трикотажных майках, рельефно подававших грудь, и белых носочках на загорелых мускулистых ногах.
А лица? Выделялись серповидные брови, губы акцентировались помадой – глаз не отведешь. И верх всего – приглаженные волосы с волнами, завитыми наружу, или подобранные, но обязательно с валиком локонов надо лбом.
Юрий Пименов, певец советского быта в живописи, в своей картине 1940 года под уютным названием «В комнатах», запечатлел для истории женщину того времени. Залитая светом квартира, хозяйка с подносом, на котором чашка и бутылка молока. Художник увидел ее со спины, от того еще более загадочную, с модной прической валиком, в струящейся юбке, модных туфлях и телесных чулках. Так и хочется сказать: «Ну, повернись!». Десятки тысяч женщин в крупных городах Союза уже вписывались в этот образ. В том числе стараниями Полины Семеновны, которая и сама взвинчивала кремлевских вождей, оставляя после посещения высоких правительственных и партийных кабинетов ворох требований и аромат женственности.
Она по-прежнему не давала покоя Сталину. От нее исходил какой-то сексуальный магнетизм, дразнивший вождя. После войны, через три с половиной года оживились его подозрения в отношении Молотова. И опять их разожгла Полина Жемчужина. Сталин убедил себя в том, что именно она, Полина, влияла на безвольного Вячу (как она его звала), чтобы тот благоволил еврейским националистам в стране и проводил произраильский курс в международных делах. До войны ее обличали чуть ли не в связях с вредителями и шпионами, а на сей раз в связях с «еврейскими националистами». Записка МГБ напомнила Сталину, как она работала в Еврейском антифашистском комитете, родившимся в годы войны, как она дружила с его видными деятелями – главой комитета Лозовским, актерами Михоэлсом и Зускиным, литераторами Маркишем и Фефером. Это были люди ее круга. Они двигали идею передачи Крыма для еврейской автономии, что всерьез насторожило Сталина. И МГБ начало «разрабатывать» этих людей, Лозовского определили главарем сионистской «пятой колоны» в стране, другим тоже подыскали «достойное» обвинение. Против Михоэлса, как наиболее неистового, чекисты провели целую операцию – его раздавили грузовиком, инициировав несчастный случай. И Жемчужина на похоронах актера шепнула Зускину и Феферу:
– Это было убийство.
Через четыре года, осенью 1952-го, Сталин с трибуны партийного пленума бросит Молотову упрек: «Товарищ Молотов так сильно уважает свою супругу, что не успеем мы принять решение Политбюро по тому или иному важному политическому вопросу, как это быстро становиться известно товарищу Жемчужиной. Получается, будто какая-то невидимая нить соединяет Политбюро с супругой Молотова Жемчужиной и ее друзьями. А ее окружают друзья, которым доверять нельзя»[30]. Тогда в 1948 году МГБ выявило источники и каналы распространения политической конфиденциальной информации. И министр государственной безопасности Виктор Абакумов доложил Сталину:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});