пускать заразу — пусть сидят у себя. От болезни сдохнут или от голода, всё равно, лишь бы скорее кончилось.
Имара согласно кивнула.
— К ним не послали целителя? — спросила Нуру.
Городской глава, подняв круглые брови, посмотрел так, будто это заговорил кувшин с вином.
— Молчи, глупая! — зашипела Имара. — Что ты понимаешь в таких делах? Молчи и благодари, что нас защищают! Пока городская стража делает своё дело, ты тут живёшь, бед не зная!
Нуру склонила голову.
— Тебя подзывают, видишь? Ну, иди, иди!
Нуру шла через дымный зал, осматриваясь и не понимая, то ли правда кто звал, то ли хозяйка решила отослать. Вдруг раздался вой и рычание, и в зал вбежали женщины в одежде из обрывков кожи и меха. Они дико озирались, выставив ножи, и, скалясь, трясли чёрными гривами с вплетёнными в них перьями. Синие полосы и пятна проступали на белой коже: то были дикие люди Равдура, самые негодные из всех, кого лепил Великий Гончар, безжалостные и жадные до крови.
Кувшин скользнул из ослабевших пальцев и, ударившись глухо о край стола, раскололся, залил вином ковёр и пол. Нуру попятилась, огляделась, ища помощи, и увидела, что никто не боится. В тот же миг раздался мужской смех.
— У, паршивка! — воскликнула Имара и, подбежав, дала пощёчину. — Ковёр испортила, пролила дорогое вино, кувшин вдребезги!
— Оставь её, — велел предводитель кочевников. — Битая посуда радует Великого Гончара. Ему угодны разрушенные дома и мёртвые люди, всё, что станет глиной, из которой он сможет опять лепить.
— Но мы обойдёмся посудой, — торопливо вставил городской глава. — Мертвецов нам хватает на окраинах. Давайте пить и веселиться!
Он хлопнул в ладоши, и пятнистые женщины продолжили свою дикую пляску. Они рычали, и кочевники ревели в ответ. Уголёк с Шелковинкой, встав на колени, скатали порченый ковёр, а Медок, бросая взгляды из-под ресниц, протёрла стол узорным платком. Мужчины тянули руки, и девушки сперва уклонялись со смехом, а потом сдались.
Кочевники поднимались один за другим, подхватывали диких женщин и несли наверх, в комнаты. Кто-то, распалившись, упал на подушки. Один из кочевников прокусил женщине плечо — она скулила, текла кровь, и он слизывал её, закрыв глаза.
Нуру прилипла к стене, не дыша, и держала перед собой, как щит, новый кувшин, выданный Имарой. Всё смешалось и сплелось: тела на коврах, стоны и смех, разговоры и песня вайаты. Лампы тлели, как угли пожарищ, и удушливый дым благовоний стлался над полом и жёг глаза.
Всё кончилось. Мужчины ушли, и стало тихо до звона в ушах. Слышно было, как поют в саду ночные жуки-келеле и как Имара, морща лоб, считает медь и серебро. Женщины неслышно обходили столы, гасили лампы, скатывали ковры, уносили благовония. Тянуло прохладой из раскрытых дверей. О Нуру забыли, она так и стояла в углу с вином, не зная, куда идти, пока за ней не пришла Шелковинка и не взяла кувшин из застывших пальцев.
— Пойдём, сестрёнка, — негромко сказала она, косясь на Имару, и опустила кувшин на стол. — Пойдём, сейчас наше время. Познакомишься с Мараму.
И, взяв за руку, она повела куда-то.
— Я лучше пойду спать, — возразила Нуру, упираясь. — Имара вычтет за вино, и за кувшин, и мне не до веселья. Пусти, не хочу я знакомиться с этим мальчишкой!
Шелковинка толкнула дверь, и эти слова, должно быть, услышал каждый в комнате, освещённой одной только лампой, над которой летали жуки. Нуру заморгала от яркого света, приглядываясь, и самая крупная тень стала зверем пакари, сидящим на столе.
Музыкант не был мальчишкой. Юношей, может, даже мужчиной. Он смотрел, улыбаясь, и ветер из окна, выходящего в тёмный сад, легко шевелил чёрные пряди его волос. На коже, без того светлой, Мараму белой краской вывел узоры: на лбу, на щеках, даже на носу, который был ещё длиннее и острее, чем у любых мореходов — или так казалось от нарисованной полосы. Глаза под тёмными бровями были черны и спокойны.
— Синие Глазки! — радостно воскликнула Звонкий Голосок. — Куда же ты пропала? Садись рядом со мной.
Теперь Нуру разглядела и девушек на лавке у стены. Ей освободили место — куда было деваться? Она села.
— Синие Глазки знает много историй, — сказала Звонкий Голосок. — Она их слышала от мореходов. У тебя, Мараму, рассказы, конечно, лучше.
— Что ж, он знает о далёких землях, куда Великий Гончар сыплет золу из печи? — спросила Нуру. — Золы бывает по пояс! Людям приходится всю её сбрасывать в море, чтобы вернулось тепло. Может, он рассказывал вам о птицах на четырёх высоких ногах, о птицах с длинными шеями?
— Я не знаю такого, — ответил Мараму, улыбаясь и качая головой.
На руках его блестели кольца — иные закрывали фалангу. Браслеты из кожи и шнурки с бусинами обвивали запястья, подвески и бусы спускались на грудь. Нуру заметила и одну-две глиняные фигурки: музыкант дал какое-то обещание Великому Гончару.
— Вы ещё не слышали всех моих историй, — с обидой сказала Нуру. — Так с чего решили, что они хуже?
— Рассказывайте по очереди! — хлопнула в ладоши Звонкий Голосок.
— Не сегодня, — покачал головой музыкант. — Синие Глазки устала.
— А ещё она испугалась и разбила кувшин!
— Кто бы не испугался? — воскликнула Нуру. — И вы бы испугались, если бы знали о людях с дальних берегов то же, что и я. Великий Гончар лепил их из остатков, и когда в белую глину случайно попала синяя и не размешалась, вышли до того уродливые люди, что он отсадил их подальше. Они некрасивы и оттого злы, и могут убить за один лишь взгляд, если подумают, что вы смеётесь над ними. Зачем их пустили в дом забав?
Девушки рассмеялись.
— Они такие же, как мы, — сказала Шелковинка. — Их пятна нарисованы. Мужчинам нравится.
— Но я не видела их здесь! Откуда они взялись?
— Они живут на другой половине.
— Скоро ты станешь одной из них, — сказала Медок. — Неуклюжая, видела бы ты свою походку! Ты не умеешь петь, не умеешь танцевать, даже кувшин в руках удержать и то не смогла. Всех безнадёжных отправляют на ту половину: кривляться с ножом — дело нехитрое. Надеюсь, ты не испортишь и его.
— Не слушай её, — сказала Звонкий Голосок. — Имара решила, ты будешь одной из нас — значит, ты справишься! Всему научишься, и увидишь, тоже сможешь получить золотой палец за одну ночь. Имара не ошибается!
— Я не стану как вы, — возразила Нуру. — Я буду работать честно, подавать вино. Может, уйдёт не одна ночь, но я выплачу долг и стану свободна.
Поднялся смех.