Вот какой-то городской активист и взбаламутил наших рабочих, которые дождавшись остановки печи на ежегодное обслуживание, выкатили требования о переходе с двух десятичасовых смен на три восьмичасовые. Переговоры пока ни к чему не привели, а экстренно собранные совладельцы так и не смогли придумать, как выйти из этого положения. И мой отец потребовал от деда вызвать меня. «А вдруг малой чего умного придумает, ведь раньше же срабатывало».
— Давай Матти, ты всегда нас выручал своими советами, — подбодрил меня зачем-то дядя Тапио.
— А что вы без меня надумали? — задал я свой первый вопрос деду Кауко.
— Ггххгг, — прочистил тот голос. — У нас есть только три варианта. Вызвать полицию, уволить всех на хе… гхм, полностью и набирать рабочих снова — или согласиться на их требования.
— А они требуют только восьмичасовые смены? И всё?
— Да, — кивнул наш управляющий, англичанин Кевин Райт. — Как будто и этого мало.
— А оплата у них какая? Оклад, сдельная или повременная?
— Сдельная. По выходу продукции. Самая высокая — у рабочих печи и гончаров. У глинокопов — поменьше, — подробно разъяснил мне управляющий.
— Значит, надо ввести повременную и согласиться на их требования, — вынес я самый очевидный для меня вердикт
— Я что-то тебя не понял, зачем соглашаться? Зачем повременная оплата? — мой отец явно растерялся от моих слов.
— Да что мы мальчишку слушаем! Надо полицию звать! — выкрикнул с места дядя Каарло. — Зачем вы его позвали? Это же не придумки какие, а деньги и отношения с людьми! Мы у них на поводу пойдём, а они потом нам на шею сядут и ножки свесят — везите нас, хозяева…
— Молчать! — рявкнул дед Кауко и хряпнул по столу кулаком так, что стоявший на нём стеклянный графин с водой подскочил и, опрокинувшись, покатился к краю, заливая водой столешницу.
— Ты что творишь, старый? — заорал на него в ответ дядя Тапио и успел поймать графин не дав тому упасть на пол.
— Мы! Здесь! Все! Три дня ничего не можем придумать! Нам надо уже печку торфом загружать и разжигать! А вы не можете несколько минут своего родственника выслушать молча! «Кусияиво»! Кха-кха-кхе… — орущий на остальных дед закашлялся и, поискав взглядом графин с водой и не найдя, видимо вспомнил его судьбу и только сплюнул на пол. — Ховори внух, — прохрипел он настолько жалобно, что даже разжалобил дядю Тапио, и тот протянул своему отцу стеклянную посудину с остатками воды на дне.
— Сколько получают рабочие у печи в месяц?
— Ну, когда как. Минутку, — и наш управляющий зашелестел бумагами. — В среднем, где-то тридцать-сорок марок выходит.
— Ясно. Спасибо, мистер Райт. Давайте так. Я объясню по-простому. Чтобы сразу стало понятно, что я имею ввиду, — произнёс и обвёл взглядом насупившихся родственников, и только мистер Райт мне подмигнул, явно ожидая от меня только положительного решения проблемы. — Возьмём по максимуму — сорок марок. Двадцать четыре рабочих дня в месяц, плюс-минус. Делим сорок марок на двадцать четыре дня. Значит, за десятичасовую смену рабочий получает одну марку и семьдесят пенни. То есть, по семнадцать пенни в час. Ну, и примите эту сумму за основу повременного оклада.
— Очень по-простому, — проворчал дядя Тапио. — Я так быстро считать не умею.
— А у меня один и шесть получается, — выдал свои подсчёты на счётах дядя Каарло.
— Там шестёрки, они до единицы округляются, — попытался объяснить брату мой отец, но похоже, своим знанием арифметики ещё больше запутал их в расчётах.
— Потом посчитаете, — прохрипел дед и обратился ко мне. — Хорошо, внук. Вот ввели мы оплату за час, как нам это поможет?
— Смотрите сами, за восьмичасовую смену, рабочий станет получать одну марку сорок пенни, а за двадцать четыре дня выйдет всего тридцать три марки и шестьдесят пенни. То есть в месяц он потеряет целых шесть с половиной марок. Введите почасовую оплату и соглашайтесь с их условиями. Это же нам экономия. Причем, приличная.
— О как! — дядька Тапио задумчиво ухмыльнулся. — А мы тут рядили как нам всё уладить, а посчитать никто не додумался.
— А вот не надо, господин Хухта! Я вам это ещё с самого начала предлагал. Но вы меня послали. Вам напомнить — куда? Причем, на лыжах.
— Ну, извините, херра Райт, — повинился мой дядя перед управляющим.
— И не только в деньгах они потеряют, — тем временем продолжил я. — У нас десятичасовые смены с часовым перерывом на приём пищи. А в восьмичасовых такой никак не вставить, а если и вставить, то долой ещё один оплачиваемый час.
— Да они сами придушат того, кто им насоветовал бастовать, когда поймут сколько теряют, — кровожадно высказался и мой отец. — Надо на всех наших предприятиях ввести почасовую оплату. Тогда они сами не захотят уменьшать свой доход.
— Ладно, дальше я надеюсь вы без меня обойдётесь? Или мне ещё перед рабочими надо выступить? — набравшись наглости вопросил я
— Не, внучек, — просипел сорванным голосом дед. — Дальше мы сами. Тебе в город нужно? Тогда беги на станцию, время до вечернего поезда у тебя ещё есть.
Вот так, стал не нужен — беги. Нет чтобы отвезти меня на станцию…
Глава 8
Глава 8
Осенью 1903 года стало прибывать оборудование из Германской империи, обещанное Луисом Шмайссером. Вместе со станками приехало несколько рабочих и мастеров, и два младших сына Шмайссера, Отто и Ханс. Правда, семнадцатилетний Отто Шмайссер надолго у нас не задержался, а сдав деду Кауко на руки груз станков и младшего брата Ханса, укатил обратно в Германию.
В свою очередь, дедуля спихнул заботу о четырнадцатилетнем немце на меня и бабушку Тейю.
— Пусть у вас поживёт пока его папаша не приедет. Матти, займи его чем нибудь, — заявил дед и ускакал по своим делам.
«Займи» — легко сказать. Я немецкий начал учить всего месяц назад, когда у нас в лицее отменили шведский и предложили на выбор: латынь, французский или немецкий. Как я знал из нашей прессы, финляндскому департаменту образования вменялось ввести в средних школах обучение греческому языку. Но у нас греческий никто не знал, и преподавать его было некому, и в качестве альтернативы, предложили ввести изучение латыни или, в крайнем случае, немецкий или французский.
Понимая, что мне всё равно придётся общаться со Шмайссером, я выбрал для изучения немецкий. Но нам в лицее преподавали нижнепрусский немецкий, а Ханс, родившись и проживая до последнего времени в Гаггенау, владел верхнешвабским диалектом немецкого. И первое время нам приходилось общаться исключительно жестами.
У меня в мастерской уже стоял железный каркас будущего автомобиля. Не так давно из Гельсингфорса прибыли заказанные мной колёса. Стекла, фары и резиновую фурнитуру прислали ещё раньше. Теперь оставалось собрать хотя бы багги-версию автомобиля, так как шпон на обшивку был ещё не готов, да и подходящего качества парусной перкали на тент тоже не было.
А до этого мы занимались моторостроением, собирая уже третий двигатель. Бросать полусобранный двигатель не хотелось, и я решил сначала его закончить прежде чем переходить к автомобилестроению. И тут навыки Ханса в обработке металла, полученные им на оружейном заводе Бергманна, очень нам пригодились. А попутно, общаясь с нами, со мной, Миккой и Мауно, наш иностранный гость изучал финский язык.
В начале ноября наша мотоколяска наконец поехала. Мы успели сделать несколько кругов по ближайшим, более или менее расчищенным от снега улицам, когда прибежал районный констебль, как здесь называли участковых, и запретил нам дальнейшие испытания. Конечно, не нам лично, а бабушке Тейе. А та загнала нас с Миккой и Хансом домой.
— Руова Сала, люди жалуются на шум, да и передвижение паровой машинерии должно, согласно правилам города, сопровождаться людьми с красными флагами, чтобы обыватели могли вовремя загнать свою живность по дворам. Я со всем уважением к вам и к херра Хухта, — учитывая, что полицейский даже не покосился в мою сторону, хотя прекрасно знал, что я тоже Хухта, то имел ввиду моего деда Кауко. — Но правила есть правила. Донесите это до ваших внуков. Иначе я буду вынужден оштрафовать вас, руова.