резиновая, её не растянешь, поэтому пришли быстро.
В батальонной Ленинской комнате стояла гнетущая тишина. У входной двери в одну шеренгу стояли начальник политотдела полка, его заместитель, партийный и комсомольский вожди, чуть поодаль топтался и крутил носом без вины виноватый комбат подполковник Туманов. Больше в казарме не было ни одной живой души, даже дневального убрали с тумбочки. Едва Громобоев вошел в Ленинскую комнату, комбат погрозил ему кулаком и на цыпочках выскользнул прочь, подальше от опасного места. На высокопоставленный политический аппарат у подполковника Туманова была давняя и стойкая аллергия.
Капитан нервно потоптался с минуту у входа, но сумел подавить невольную дрожь в коленках, сделал пару шагов вперёд и начал наблюдать за противником. Эдик ощущал себя тореадором на арене, а генерал Никулин виделся ему огромным разъяренным быком или даже скорее этаким Минотавром. Не помешало бы, заполучить красный плащ, как положено тореро для корриды, и главное дело остро заточенную шпагу, чтобы поединок был безопаснее. Но, увы, не было ни того ни другого, а голыми руками сражаться с огромным человекобыком смертельно опасно, ввиду неравенства весовых категорий.
Для рукопашной Никулин был крепким противником: статен, широкоплеч, грудь и шея борца, крупный череп, большие кулаки. Конечно, чуть полноват, для своих сорока пяти лет, но не хотел бы Эдуард вступить с генералом помимо словесного — в кулачный поединок. Хотя если бы провести дуэль на пистолетах или автоматах — это ещё, куда ни шло…
Генерал переходил от одного плаката к другому, от щита к щиту, молча читая лозунг за лозунгом. Пауза слишком затянулась и атмосфера в маленьком закрытом помещении всё более накалялась. Наконец, начальник не выдержал и обратил на Громобоева гневный взор. Капитан в ответ смело посмотрел на Никулина, выдержал взгляд, но во рту и даже в горле невольно пересохло. Генерал-майор ещё раз огляделся и вновь уставился, не мигая, глазами налитыми кровью, прямо как удав на кролика. Его лицо побагровело, и казалось, ещё чуть-чуть, и Никулина либо действительно хватит удар, либо генерал не выдержит и хищно бросится на капитана. Порвёт руками или загрызет!
— Что это? — с дрожью в голосе, еле сдерживая очередной нахлынувший приступ гнева, спросил Никулин. — Капитан, я Вас спрашиваю, что это такое?
— Ленинская комната, — обреченно ответил Эдуард. Минута бравады окончилась, наступил час расплаты.
Ноги вновь начали невольно подрагивать, по волосам к шее, и далее под рубашкой, медленно поползла мерзкая и липкая капелька пота, которая заскользила по позвонкам и устремилась вниз к копчику. Громобоев поёрзал, передернул плечами и решил, что пора отвлечься. Лучший способ — это шевелить пальцами ног. Этот приём отвлечения от неприятностей ему рассказал в училище замечательный преподаватель тактики и настоящий боевой полковник Богданов, который, будучи лейтенантом, в свою очередь позаимствовал этот способ у шутника-приятеля.
Эдик довольно быстро постиг тактику нервной нейтрализации и систематически её реализовывал: сначала надо пошевелить большими пальцами обеих ног, затем мизинцами, потом оставшимися тремя, снова мизинцами, а в завершение мизинцем и безымянным и так по кругу. Громобоев не успел дойти до третьего упражнения, как генерал не выдержал эффектного молчания и взорвался, словно термоядерная бомба.
— Это не Ленинская комната, это сарай! Это даже не сарай, а хлев! Кто замполит батальона? — задал генерал ехидный и одновременно глупый вопрос, ведь он и без того знал ответ. — Где он? Бездельник!
— Капитан Громобоев, замполит этого батальона, — вякнул фальцетом пропагандист полка.
— Молчать! — рявкнул генерал. — Я не Вас спрашиваю!
— Ну, я замполит батальона, — потерянно ответил Эдик.
— А без ну!
— Я! Заместитель командира танкового батальона по политической части капитан Громобоев.
— Ах, так это и есть тот самый демагог!!! Болтать все мастера, а вот дело делать, на это Вас нет! — и генерал ткнул указательным пальцем размером с хорошую сосиску в грудь Эдуарда, как раз в его орденские планки. Ноготь уперся в награды и генерал, поморщившись, посмотрел на колодку с двумя орденами и медалями. Медаль «За отвагу» видимо особенно бесила Никулина.
«Ишь, какой отважный нашелся! — мелькнула в голове у генерала мыслишка. — Да я тебя в порошок сотру! В бараний рог сверну!»
— Почему это хлев, товарищ генерал? У нас в Афгане всё было гораздо скромнее и хуже…, — начал оправдываться Эдик.
— Молчать! Хватит прикрываться своими боевыми заслугами! — яростно визжал Никулин, брызгая слюной. Ему было неприятно, что у него, такого видного, крупного мужчины, год уже как генерала, не было ни одной боевой медали, кроме нескольких юбилейных и за выслугу лет, не говоря уже об ордене. А у этого молодого худосочного выскочки — даже несколько боевых наград.
— Стены и столы покрашены, стулья отремонтированы, новые плакаты на прошлой неделе переписали.
Генерал уперся тяжелым взглядом в капитана, как на пустое место, и смотрел, словно, не понимал, что пытается объяснить ему этот никчемный ничтожный человечек.
— Эй, подполковник! — обратился Никулин к начальнику политотдела. — Даю две недели, нет — неделю, на полное переоформление наглядной агитации. Ясно?
— Так точно! — подобострастно ответил Орлович.
— Мне приказ не ясен, — буркнул Громобоев.
— А, Вас, капитан Громыхалов…
— Громобоев, — поправил генерала Эдик.
— Какая разница, да хоть Громодуев! А если приказ будет не выполнен, громыхнешь с должности. Я тебе так громовдую!
— Не Вы назначали меня, — буркнул Эдик, — не Вам и…
— А я сниму! — заверил нахального капитана красномордый генерал. — Поверь! Каков наглец! Неделя срока и ни днём больше! Полетишь с должности под фанфары и с барабанным боем!
Генерал хотел было еще раз ткнуть Громобоева в грудь, но передумал упирать пальцем в боевые орденские колодки, и чуть сместив направление, ткнул в пуговицу кителя.
На Эдика внезапно нахлынуло, сердце бешено заколотилось и в висках запульсировала кровь, его переполнило желание дать в морду, с размаху, с оттягом, завалить на пол и запинать этого мордатого и холеного начальника, брызгающего слюной. В мозгу промелькнула шальная мысль:
«Эх, справиться с таким кабаном в честном поединке было бы нелегко, и если по-честному, то практически совсем не реально, но если неожиданно ударить хорошенько коленом по яйцам, и одновременно врезать справа с короткого замаха кулаком по носу, да подсечкой свалить с ног, то может быть, всё получится. Но, пожалуй, за мордобой, за драку с генералом, судом чести офицеров не отделаешься — наверняка посадят!»
Капитан подавил внезапно нахлынувшее желание и лишь крепче сжал кулаки.
«А если просто послать на….? Беззлобно, как само собой разумеющее? Сказать небрежно: да пошёл ты… И всё. И самому почти сразу пойти тоже, или куда-нибудь подальше, например, обратно в Афган! Ах, досада, война для полка завершена, недавно