Хоть одно слово услышу — пристрелю на месте.
Хомченко подошёл к верхним нарам и о чём-то пошептался с Мизгирём. Уголовные шестёрки мигом отползли в сторону, чтобы не мешать начальству. Повинуясь приказу, люди медленно выползали из вагона, стараясь не упасть, не оступиться, слишком долго ждали они окончания пути.
— А куда? — шёпотом просвистел Мизгирь.
— В Томскую тюрьму.
— Да я там был! Там места мало. Столько народа не поместится! Куда всех поведёте? — вскричал Мизгирь, но тут же с силой хлопнул себя по губам. Забылся, с кем разговаривает, да и разговор этот секретный.
— Не знаю. Не моего ума дело, — сердито буркнул Хомченко. — Моё дело людей по счёту сдать. Нам уже возвращаться пора. — Там другие составы ждут.
— За народом проследим, а счёт за тобой, гражданин начальник!
Хомченко почесался, с шумом царапая кожу на предплечье.
— Клопов у вас развелось, что деклассированных на пересылке, — сказал Хомченко, оглядываясь назад, — людей подберём сейчас. Добавим для счёта. На дороге много народу перемогается. Смотри, не подведи меня, Мизгирь, и за людьми смотри! А я о тебе местному начальству словечко замолвлю перед отъездом. Ты же не хочешь вместе с деклассированными элементами загреметь? Я договорюсь, чтобы тебе послабление сделали в тюрьме, а ты мне будешь должен.
Выбравшись из вагона, Хомченко, вздохнул с облегчением. Ну, там и духотища! Об арестантах он уже не думал: пусть о них заботятся другие. Его ждала дорога в обратную сторону, а что будет здесь, в составе, его не касается. Сейчас главное, быстрее сдать всех чумных и дизентерийных людишек, поголовно отчитаться, и забыть весь этот кошмар до очередной партии ссыльных. Фома ссыпал в карман золотые зубы, выбитые Мизгирём у мёртвых ссыльных. Хотел посчитать, сколько там, но не стал; слишком много народу наблюдает за ним. Донесут, мазурики!
* * *
Всю ночь шли этапом до пересылки. Город мирно спал, светясь редкими огоньками. Изредка они перемигивались, как светлячки в темноте. Томск, бывшая купеческая столица Сибири, оставшийся в стороне, не подозревал, что мимо него медленно бредут истощённые люди. Дорога была сухая, ровная, воздух прохладный, но чистый. Ночное небо, щедро усыпанное звёздами, обещало жаркий день. Невольные арестанты обречённо брели по дороге, судорожно размышляя, куда их ведут, накормят ли, дадут ли воды помыться и разберутся ли, наконец, с их незаконным задержанием.
Все вспоминали свои дома, улицы, номера квартир, боясь, что перепутают что-нибудь на допросе и им не поверят. Цифры, даты, сроки, номера документов — всё может пригодиться при установлении обстоятельств. Люди были уверены, что прибыли туда, где с ними наконец разберутся. Им же обещали! Некоторые посматривали на уголовников, шедших в стороне от основной колонны. «Ничего, Мизгирь, сейчас дознаются, кто ты таков на самом деле! Мы всё расскажем, как ты торговал нашим хлебом, как издевался над нами. Ещё узнаешь, где раки зимуют!» Мизгирь, словно чувствуя, о чём думают подконвойные, злобно ухмылялся и оглядывался назад, проверяя, идут ли за ним проверяющие из управления лагерей. Группа военных, слегка отстав, шла за колонной и посматривала на небо. Они знали, что людей из колонны зорко стерегут вохровцы. За любое отклонение от маршрута расстрел на месте без суда и следствия. Где-то вдали лаяли собаки, надрывались гудки паровозов, слышался весёлый женский смех. У людей в колонне появилась надежда на лучшую жизнь. Мало ли что с кем случается! Ну, забрали по ошибке, повезли куда-то, а сейчас разберутся. Партия и правительство не допустят перегибов. Так, или примерно так, думал каждый из колонны, неспешно шагающих в полную неизвестность.
— Что это за люди? — недовольно проворчал военный из управления лагерей. — Неужели нельзя было помыться? Довели себя до ужасающего состояния. Естественно, от них необходимо избавляться. Такие не должны проживать в крупных городах. Своим видом они позорят молодую Советскую республику! Посмотрите, на кого только похожи!
— А-а, бросьте, Егор Палыч! — Взмахнул рукой, шедший рядом с ним пожилой человек в сияющей новенькой форме. — Этап никого не красит. В вагонах скученность, отсутствие воды, инфекция. Наше дело — немедленно отправить этих людей в спецпоселения. Для этого выделены средства, обеспечено вещевое довольствие. Несмотря на трудную ситуацию в республике, на этих людей партия и правительство выделили хлеб и питание. Мы заботимся о них. Посмотрим, как они позаботятся о нас, Егор Палыч!
Его собеседник от изумления оступился, затем, выправив шаг, долго смеялся. Наконец пришёл в себя, отдышался от смеха и сказал, отчеканивая каждое слово:
— Вы, Александр Николаевич, как старый большевик, никак не отступитесь от романтических идеалов. А пора бы уже, пора задуматься о настоящем. Вот оно, настоящее, идёт рядом, немытое, вонючее, исхудавшее. А почему эти люди исхудали? Да они торговали нашим хлебом, меняя его на спирт, водку, самогон! При отправке составы снабдили хлебом. Эти люди не построят нам светлое будущее. Они настоящие враги нам, нашим детям, нашей власти!
— Всё так, Егор Палыч, но вы ещё молодой человек и не знаете жизни, у вас всё вприглядку, а я по этапу совсем, как эти люди, отшагал немеряно вёрст по российским трактам. Я верю в этих людей! И вы должны верить!
Они рассердились друг на друга и дальше шли молча, злясь и — мысленно, не вслух — выговаривая один другому разные колкие слова. У одного из собеседников возобладало благоразумие. Александр Николаевич, старший по возрасту, но не по званию, заговорил первым.
— В любом случае, Егор Палыч, наша задача заключается в том, чтобы мы быстрее разгрузили составы. Люди измучены, физически истощены. Необходимо как можно скорее отправить их в спецпосёлки. И мы это сделаем, не так ли, милейший?
Егора Павловича передёрнуло. Его злили разные словечки вроде «милейший», «позаботимся» и другие. Егор Павлович два года обучался на курсах красных командиров и не любил высокопарные речи.
— Александр Николаевич, а мы чем занимаемся? Как вы думаете? — крикнул Егор Павлович и почти побежал вперёд, догоняя колонну. Александр Николаевич криво усмехнулся ему вслед. Нутро старого каторжанина исподволь чувствовало опасность, а из Егора Павловича просто хлестала волна ненависти.
— Ничего-ничего, — проворчал Александр Николаевич, замедляя шаг, — я тоже умею шашкой махать. Да уж получше,