долго находиться в отстойнике. Когда-нибудь стрелки переведут и людей выведут из вагонов. Все ждали освобождения, мечтая вдохнуть глоток свежего воздуха.
Наверху было тихо. Уголовники отсыпались после бурной ночи. Накануне они напились какой-то дряни и очумели от выпитого. Напившись, уголовники не буянили, не ругались, не дрались, они сидели на краю нар с выпученными глазами и раздвинутыми руками. Что-то дикое было в их положении. Все шестеро молчали. Застывшие фигуры нависали над арестантами, как диковинные изваяния. Просидев таким образом всю ночь, к вечеру уголовники оклемались и заколобродили.
Первым очнулся Мизгирь, он был поздоровее всех остальных в банде. Сначала главарь истошно заголосил, прочищая горло, затем закурил самокрутку из махорки, и уже после затребовал праздника. Но его свита на просьбы реагировала вяло; видно было, что технический спирт ещё действует на больные головы. Комар и Пёстрый сидели, как чумные. Поняв, что ему не расшевелить команду, Мизгирь соскочил вниз и с хрустом прошёлся по головам лежащих людей. Несмотря на боль, никто не пошевелился. Не получив отпора, Мизгирь обозлился, выхватил нож и изо всей силы всадил в ногу какого-то мужчины. Галина узнала раненого. Это был Овласевич, робкий, интеллигентный человек. Инженер даже не охнул, от страха не почувствовав боли. Густая кровь обильно заливала пол. Лежавший рядом ссыльный колхозник, очнувшись от тяжёлого сна, по-пытался зажать рану рукой, но у него ничего не получилось.
При виде чужой крови Мизгирь развеселился. Он ожил, глаза у него заблестели, ноздри расширились. Наполненный чужим страданием, Мизгирь круто повернулся и снова пошёл по живым людям, как по мостовой. Наверху его ждали. Снова забулькала жидкость из бутыли, повалили густые клубы махорочного дыма. Мизгирь уже забыл о содеянном, как напившийся человеческой кровью клоп. Он и был похож на клопа, такой же красный и упитанный. Галина оторвала подкладку когда-то светлого пальто и затянула рану Овласевича. Инженер по-прежнему не чувствовал боли; он был в бесчувственном состоянии, только серые глаза следили за движениями Галины. Две слезинки выкатились и застыли на щеках. «Это не он, это душа его плачет», — подумала Галина и вздохнула.
От нарядного пальто, купленного Гришей в начале их брака, осталось одно воспоминание. Подкладка пальто целиком ушла на перевязку. Знал бы Гриша, чем она тут занимается! Галина ещё тяжелее вздохнула и прижала к себе Розу. Девочка дрожала от страшного зрелища. Роза впервые видела такое количество крови. Она нечаянно вляпалась в кровавую лужу и теперь рассматривала испачканную руку. Розу трясло, и состояние девочки передалось Галине. Она словно увидела вагон со стороны. Что же такое происходит? Неужели это будет продолжаться вечно? И в эту минуту Галина поняла, что они попали в ад, созданный людьми, обычными простыми людьми. Если бы они встретились где-нибудь в другом месте, то стали бы хорошими знакомыми, а то и друзьями, но судьба распорядилась иначе. Вагон разделил их. Люди стали врагами. Они всегда будут врагами. Не только на этой земле, но и на том свете.
Часть вторая
Томск
Глава первая
К ночи умерло ещё двое. Если бы Фома Хомченко с конвоирами не открыл дверь, то её вышибло бы парами пропитого и прокуренного воздуха, переполненного запахами человеческих испражнений, настолько плотной была духота в вагоне. Конвоиры отшатнулись, стараясь не вдыхать ядовитые пары, но им всё-таки пришлось лезть в вагон, пробираться по людям, наступая им на головы и другие части тела, чтобы удостовериться, что тифозных больных не имеется. Сзади маячили контролёры из вновь созданного управления лагерей и врачи в белых халатах. Они не стали рисковать своим здоровьем и не полезли следом за конвойными, оставшись стоять поодаль. Все старались не дышать, лишь брезгливо морщили носы.
— Ну чего там? — не выдержал нарядный военный.
Он сразу понял, в чём дело. Конвойные не справляются с поставленной задачей. Два состава с деклассированными элементами не могут разгрузить, как следует. А следом идут ещё и ещё, все поезда не сосчитаешь. Сибирь наводнили раскулаченные и деклассированные элементы. Их и без того великое множество, а партия и правительство приказали принять ещё миллион. Откуда они берутся? Это же не люди. Это элементы! Военный поправил портупею и крикнул, не обращаясь ни к кому конкретно:
— Все на месте?
— Двое помре!
Хомченко посмотрел наверх. Оттуда блестели глаза уголовников. Фома погрозил им кулаком. Одним из умерших был Овласевич. Инженер скончался от потери крови. Фома не стал обнародовать причину смерти: и без того конвою грозят неприятности. Две вспышки тифа в составе, много умерших. Как теперь отчитываться перед новым руководством управления лагерей? Ведь деклассированных элементов везут в ссылку, чтобы приучать их к полезному труду. Они должны быть живыми, а не мёртвыми. Партия и правительство хочет заставить работать этих нелюдей на благо советской родины. На пересылке всех деклассированных пересчитают и составят списки. Из Москвы потребовали отчёт по ссыльным.
— Что это значит — помре? — взвизгнул военный с петлицами. — Хомченко! Под расстрел пойти хочешь?
— Не хочу! — честно признался Фома, картинно изгибаясь в проёме двери. — Кто ж добровольно под расстрел хочет? Никто. Вот и я не хочу. Конвой не виноват, что эти двое помре…
— Ладно-ладно, — примиряюще пробормотал военный. Его недавно назначили в новое управление лагерей на высокую должность; если он допустит ошибку при расформировании составов, то его переведут на ступень ниже по должности, а такое не сулило ничего хорошего.
Военный крутнулся на пятках и зашагал, высоко поднимая ноги в блестящих сапогах. Здесь было так грязно, что можно испачкать новые сапоги. Военный осторожно ступал, боясь испортить внешний вид. Этот Хомченко большой хитрован. Пусть сам всё улаживает. Если не уладит, пойдет под расстрел. Так будет лучше, а то можно самому стать виноватым. С этими мыслями военный спешно удалялся в сторону вокзала. Фома с ненавистью глядел ему вслед. Военный шёл быстро, но осторожно, боясь ступить в грязь. Наберут белоручек и красавчиков на службу, а ты копайся в дерьме с недобитыми врагами народа! Хомченко повернулся и, наступая на людей, прошёл внутрь вагона.
— По одному выходи! Не шуметь.