Читать интересную книгу Дракон из Перкалаба - Марианна Гончарова

– Пани Павлынська, шось вы мени дуже до души, а може, будемо парою?

Владка иногда приходила с сестрами — Ирой и Ларисой. Та самая, повзрослевшая Ира, с которой они в детстве бегали на Прут купаться и загорать, а зимой — вместо того чтобы идти в музыкальную школу, шли на горку кататься на катамаране из футляра для аккордеона. И Лариса, красавица — да они все в семье были красавицами, но Лариса — совершенно необычная, как Лопухина, девушка из прошлого века, с русой косой, филологиня, умница, воспитанная и благоразумная. Хорошие такие девочки. Какие вечера у нас были!..

Владка собрала нас троих перед тем как в горы уезжать, к Василине, и сказала нам, как ее… уф, пора сказать это слово — когда придет время, как ее хоронить. Во что обрядить, как причесать и кого не пускать.

Тогда она уже серьезно заболела, и они со Славком переехали сюда, к Владкиной маме. Владка слегла, я приходила к ней и рассказывала, рассказывала, рассказывала. Там обязательно были сестры. Мы разговаривали и отвлекали Владку от всяких мыслей, придумывали на ходу, потому что спросишь ее, Влад, о чем ты думаешь, а она отвечает: «О том, что будет потом… О том, что потом…» А я ей в ответ:

– Ладусь, ты стихами заговорила. Скороговорками: «О-том-что-потом».

И она смеется, и повторяет: «О-том-что-потом! О-том-что-потом!»

Ну вот. Три счастливых года со Славком. Три. У нее тогда даже появился кот. Звали его Ко́та. Они со Славой шли как-то через парк, а там что-то в кустах кричало и плакало. И так, как будто уже ни на кого надежды не было, только на небеса. Владка со Славой полезли туда и обнаружили котенка, еще полуслепого, страшненького мокрого червяка. Выбора не было — забрали домой и стали выхаживать. Котенок был очень болезненный, слабенький, ну и любимый. Ласковый, привязчивый. Сидел то у Владки, то у Славы на плече и оттуда с интересом смотрел, что делают, что едят, как рисуют.

– С кем ты разговариваешь? — заглядывала Владка на кухню, по совместительству и мастерскую.

– З Ко́том, — отвечал спокойно Слава.

Я звонила ей и спрашивала: ну что, тебе нравится так жить? А Владка, мол, да, Славко некрасивый и какой-то уж больно мосластый. Владка смеялась — от такого не дай Бох девочку родить — будет такая длинная с большими кулаками, носатая, все лицо в узлах и углах, как старая акация во дворе — здоровая, бесформенная, кривая, с буграми и колючками.

…Но он был сам по себе, ну такой какой-то уверенный и спокойный. А уж руки были приделаны как надо, плюс умная голова. Владка говорила, что вот он делает что-то — глаз прищурил, потому что в углу рта сигарета зубами зажата, и дымок — сквозь его волосы подымается прозрачный… Владка длинными пальцами показывала, как дымок струился. И еще говорила, что вот она захотела перестановку сделать — он за полдня всю сантехнику в кухне сам перенес, мерил, резал, установил, и все как новенькое… И вообще, за что ни брался…

Словом, ну обычные вещи. Но из них сложилось, наконец, Владкино счастье. Да что говорить — любила. Вот любила его, такого нескладного, молчаливого, одинокого сироту.

И — расцвела. Мы ей говорили, Павлинская, тебе так идет счастье. Владка чуть-чуть поправилась, стала спокойной и уютной. Куда-то делась ее опасливая настороженность, ее постоянная готовность к защите, как у маленького одинокого бездомного котенка, ее неуверенность в будущем.

Я думаю, Владка была талантлива еще и тем, что умела довольствоваться немногим и умела быть счастливой.

Тот день так странно наступил — они долго не могли проснуться, потом долго и медленно пили кофе, а потом засели за работу — каждый у себя: Владка в комнате, Славко — на кухне. Владка выполняла какой-то срочный заказ — рисовала акварелью на мокрой бумаге букеты маленьких и на первый взгляд невзрачных полевых цветов. Вот она потянулась, встала из-за стола, планшет с листком за один угол взяла, а второй — легонько уперла себе в грудь, чтобы не потек последний нарисованный, еще влажно блестящий, нежный, чуть кривенький светло-малиновый цветок душистого горошка. Так она его, этот рисунок, на планшете придерживая, и понесла. Бормоча под нос какую-то песенку, пошла на кухню, чтобы поменять воду в стакане с кистями… И Славко, услышав ее легкий шаг, ее смешное бормотанье, почувствовал вдруг такую нахлынувшую щемящую радость, что Владка есть, что они вдвоем, что какое счастье — Владка! Владка! — вскочил и неожиданно прыгнул ей навстречу, чтобы обнять.

Угол крепкого фанерного квадрата, как тупой нож, глубоко вонзился ей прямо в грудь. Владка ахнула от боли, уронила планшет, сползла по стене на пол и сквозь зубы, прикрыв глаза, прошептала:

– Знаешь, что теперь будет?

Славко не ответил, испугался.

– Надо было слушаться, — Владка сказала уже потом. — Надо было слушаться Василину. З-за три воды.

С этого дня все пошло совсем не так. Не так.

Как будто кто-то где-то сделал куклу-мотанку — Владкину копию — и протыкал каждый день эту куколку горячими булавками, и нашептывал, нашептывал… Как будто кто-то где-то злой, коварный и завистливый сочинял, планировал и раскладывал: «О-том-что-потом».

Вот тогда бы ей с этой небольшой, но не заживающей ранкой на груди, сразу в горы к Василине… Потеряла время…

Время потеряла. А может, так должно было быть, может, заждались ее там уже… Не знаю.

Вот такое случилось с Владкой, не так уж и далеко от ее дома, всего через два моста, за две воды.

И только потом, когда Славко ушел следом за Владкой, — все потом говорили, что Владка его там выпросила, вымолила, потому что без нее, без Владки, для него была не жизнь, а сущий морок — и уже тогда, после его смерти, мы вдруг поняли, что Славко-то был из Залучья, там он родился, Славко. А в Хмельницком поселился всего только лет семь как. А если посчитать отсюда, от Владкиного дома до Славковой родины, — как раз и получается три больших моста. Три реки: Прут, Пистенька, Черемош.

Три воды.

Когда я о них думаю, а я часто о них думаю, представляю себе, что Владка и ее любимый именно там, в той самой сказочной стране, где чурочки силой фантазии превращаются в белые океанские лайнеры и где в бесчисленном количестве растут большие кисло-сладкие яблоки с тонкой кожурой. И где, если задумал что-то хорошее, оно мгновенно сбывается.

Глава девятая

Василина

Надо рассказать, как они познакомились… Вообще, можно ли назвать это знакомством? — не знаю, не знаю. Это как будто кто-то, кто главней всех, чье ремесло создавать неслучайности, решил свести их в одном месте. Причем Владку, бестолковую и растерянную, он вел за руку, а Василина просто знала, кто к ней в тот день придет, и спокойно, тихо и радостно шла навстречу.

Я уже говорила, что Владка Павлинская никогда не любила это вот: туристы, походы, шум, изгиб гитары желтой, или там с рюкзаком или веслом куда-то тащиться, сидеть у костра, выпивать. И уже потом, ну уже почти тогда, когда было поздно, да и нельзя было менять дорогу, Василиной указанную, последнюю в жизни Владки дорогу, она вдруг отчетливо поняла, что все эти горластые бойкие компании с рюкзаками, гитарами и палатками — это что-то с самими горами совершенно несовместимое и им, горам, совсем ненужное и даже опасное. Что это все забава и потеха, а в горах этого нельзя. Вообще она никогда не думала, что горы ее так затянут. Горы, вечные, мудрые, терпеливые. Ну да, терпеливые… «Так то до поры до времени», — как сказала однажды Василина.

Ну вот…

Владка приехала в Вижницу, в маленький городок в горах, поступать в художественное училище. Нарисовала на экзамене кувшин, шар и еще что-то, ни на что особо не рассчитывая, уехала домой и вскоре, к своему удивлению и радости, получила приглашение на учебу.

Приехала, устроилась на квартиру к тетке Марии, огляделась кругом и стала проситься: пойдем да пойдем к ворожке, ну пойдем, титка Мария. А та, уже очарованная своей новой квартиранткой, отнекивалась да отказывалась, а потом сказала, ну ладно — «в той четвер пойидемо до нашои бабци троюриднойи», то есть в следующий четверг поедем к нашей троюродной бабушке.

И поехали. Сначала «Икарусом», потом — каким-то довоенным пузатым ворчливым коротеньким автобусиком, где дверь входная единственная закрывалась водителем с помощью длинной трубки-ручки, потом поймали попутный «уазик», еще пешком долго шли. Пришли на самый край села, в самый кут (то есть угол), и стали в гору подыматься, и пришли в одинокий двор под нависающей скалою — хата открыта, двери распахнуты, вокруг листья нападали желтые, сухие, кошка Ватралька (Ленивица) умывается на порожке, а никого нету. Мария кинула Владке:

– Тут зачекай.

А сама пошла бабцю искать.

Владка посидела на пороге, кошку погладила, бусики коралловые свои потеребила от скуки чуть-чуть, потом встала, потянулась устало — дорога-то длинная, извилистая, утомительная, душная, вышла со двора и пошла медленно по грунтовой дороге. Там сразу за хатой, чуть пройдешь — уже каминня (скалы), горы и лес. И вот видит Владка, из лесу, с горы — вниз, идет древняя старуха и тянет за собой длинное тонкое бревно. Один конец бревна она уложила в борозду, проделанную водой, часто во время дождей и таяния снегов стекающей с вершин, а второй конец на плече придерживает. И вроде как этот сухой ствол сам потихоньку с горы и съезжает. Владка аж ахнула. Говорит, бабушка, ну что вы, это же тяжело.