Читать интересную книгу Окончательное решение. - Майкл Шейбон

Где-то внизу, под их тесной комнаткой в дверь позвонили. Бруно услышал звонок, как всегда, на секунду раньше, чем Кэлб. Тот сел, наклонив голову набок таким образом, что попугаи решили бы, что он испытывает легкое сексуальное возбуждение, однако у приматов этот наклон означал тревогу. Кэлб всегда был настороже, приходил ли кто-то в дом или уходил. С ними в доме жили еще семнадцать человеческих существ, шесть из которых были женского пола. Каждое обитало в своем жилище, и они очень редко обменивались друг с другом песнями. Сейчас Бруно слышал девятерых из них, различал шум их радиоприемников, шипящий в камине уголь, звяканье спиц. Еще он слышал голос миссис Данн, хозяйки дома, — далеко, в самом начале лестницы. Ей отвечал мужской голос, которого Бруно не знал. Потом до Бруно донеслись тяжелые шаги идущих по ступенькам троих, нет, четверых человек, включая миссис Данн. Кэлб же, казалось, заметил шум, только когда поднимавшиеся люди миновали площадку на втором этаже и проследовали выше.

Наконец человек вскочил на ноги, побежал к двери и прижался к ней ухом. Послушав несколько секунд, мрачным и резким голосом произнес односложное слово, которое так любил говаривать обергруппенфюрер, когда ложился на Папину кушетку в кабинете, расположенном в задней части дома, неподалеку от железной дороги. И запах его сапог был почти таким же ужасным, как запах убившей голландца рюмки виски. Отпрянув от двери, Кэлб стал дико озираться по сторонам, потом, раскинув руки, повернулся к Бруно, словно прося о помощи. Но Бруно был не склонен ему помогать, потому что Кэлб был плохой. Он забрал Бруно у Лайнуса, который в нем очень нуждался и который пел попугаю так, что искупались все долгие годы птичьих страданий и плена. К тому же Кэлб был убийцей приятеля мальчика: Бруно видел, как Кэлб ударил сзади молотком человека по имени мистер Шейн. Конечно, нужно признать, что мистер Шейн тоже хотел украсть у Лайнуса Бруно, но попугай никогда бы не пожелал ему смерти, и ему были неприятны неизгладимые воспоминания об убийстве, свидетелем которого он стал.

Бруно был полон решимости дать понять Кэлбу, что не помог бы ему, даже если бы мог, даже если бы знал, какая опасность надвигается на них по лестнице.

Он открыл клюв и изобразил — так что в том чувствительном месте у него внутри стало очень приятно — тихий кудахтающий кашель. Этот намек на характерный запах Кэлба, хотя человек никогда не смог бы его понять, состоял из верного и точного воспроизведения звуков, издаваемых голубыми минорками, копошащимися на заднем дворе полковничьего дома в Бискре, в Алжире, а особенно одной полосатой бело-голубой дамой, чьим оперением Бруно всегда восхищался.

И тут же он дорого заплатил за свою шутку — человек рванул принесенный из прачечной холщовый мешок для белья и кинулся на Бруно, предательски, но эффективно схватив его за лапы. Прежде чем Бруно смог добраться до руки, носа или мочки Кэлба своим мощным орудием, одновременно рогом и ножницами, ртом и рукой, который был его единственной гордостью, красой и сокровищем, он оказался брошенным в темноту.

Из мешка для белья он слышал, как человек собрал раскиданные повсюду листочки со значками и как скрипнула дверь шкафа. В окружающей темноте, несомненно, отдавалась эхом вибрация деревянных стенок, и он понял, что сейчас его засунут в шкаф. Голова ударилась обо что-то твердое, в мозгу промелькнула вспышка, яркая, как перышки на груди у той, давно уже съеденной голубой минорки. Потом стук брошенной следом жердочки, упавшей прямо на него, тихий всплеск воды из маленькой консервной банки, прикрепленной к перекладине. Снова скрип — это Кэлб закрыл дверцу шкафа, замуровав Бруно.

Попугай лежал совершенно неподвижно, парализованный темнотой и светом, промелькнувшим в мозгу. Когда раздался стук в дверь, он попытался запеть, но обнаружил, что не может шевелить языком.

— Мистер Кэлб, — послышался голос миссис Данн. — Пришли из полиции. Хотят с вами поговорить.

— Да, хорошо.

Звук льющейся из крана воды, стук о чашку кисточки для бритья. Потом лязг дверного замка.

— Мистер Мартин Кэлб?

— Совершенно верно. Что-то случилось?

Последовал краткий, приглушенный обмен человеческими песнями, на который Бруно не обратил большого внимания. Он совсем потерял ориентацию, последствия проявленной человеком жестокости не проходили, отдаваясь звоном в черепе. Это мешало ему, казалось, что требуется ответ, — что жестокость взывает к отмщению — и все-таки насилие было так же чуждо Бруно, как и сама тишина.

— Так вы понятия не имеете, что могло случиться с попугаем мальчика? — услышал он голос одного из неизвестных.

— Боюсь, что нет. Какая непоправимая утрата.

Дышать становилось все труднее — в мешке было очень мало воздуха. Настал момент, когда Бруно почувствовал, что может просто перестать дышать, отказаться от борьбы, позволить всем своим печальным скитаниям и жестокому плену прийти к тихому, мрачному концу. В конце концов он не дал себе умереть только благодаря неожиданно возникшей надежде, совершенно чуждой его природе и темпераменту, надежда, что ему удастся вцепиться когтями в кожу на шее Кэлба и откусить кусочек этого ненавистного бледного рыла.

— И вы никогда не встречались с мистером Ричардом Шейном?

— Увы, нет.

Хотя человек до упора затянул мешок, холст был довольно тонкий. И Бруно попробовал щелкнуть клювом.

— Не будете ли вы возражать, сэр, если мы осмотрим вашу комнату?

Ткань поддалась, да и жевать ее было не так уж противно.

— В любое другое время, инспектор, я бы не возражал, но вы застали меня в самый неподходящий момент. Боюсь, один мой ребенок тяжело заболел, и я как раз собирался пойти его навестить. Нет, конечно, не родной мой ребенок — вы, наверное, знаете о моей работе в Комитете помощи.

Аккуратно, как это сделал бы герр Вержбицкий своими большими блестящими ножницами, Бруно прогрыз щель в холщовом мешке, затем еще одну щель под прямым углом к первой. Образовавшийся уголок он захватил клювом и резко дернул. Послышался негромкий звук рвущегося материала, и от мешка оторвался большой кусок — ксст-ксссст, — Бруно с удовольствием повторил бы его, но рот был забит холстиной, да и дырка получилась недостаточно широкая. В любом случае, не так-то легко попугаю петь, когда он охвачен мрачными чувствами, как, например, сейчас — переполняющей его яростью.

— Прошу меня извинить, но я должен спросить вас… Вы пришли меня арестовать?

— Нет. Вовсе нет.

Бруно еще раз рванул кусок холста и просунул голову в образовавшуюся дыру. Темнота кругом приобрела иные черты, и он уже мог различить мерцающую щель вокруг дверцы шкафа.

— И меня не… Трудно представить, чтобы я находился под подозрением…

— Ни в коей мере. Но нам бы очень хотелось задать вам несколько вопросов.

— В таком случае я действительно вынужден просить вас меня извинить. Я должен успеть на поезд в Ланкашир, который отходит — ах, боже мой! — через двадцать пять минут. Я сам буду рад приехать побеседовать с вами в Скотланд-Ярд. Сегодня во второй половине дня, в четыре или в половине пятого. Вас устроит?

— Ну что ж, хорошо, — сказал тот, кого называли инспектором, с выражением сожаления и сомнения в голосе. Послышалось шарканье ног — люди повернули к двери.

Бруно бился с мешком, хлопая крыльями и царапаясь, чтобы полностью высвободить тело. Крыло ударилось о холодную ручку жердочки, и Бруно, нащупав ее, крепко ухватился когтями за металл. Используя ручку в качестве точки опоры, он кинулся на дверцу, собираясь, как только она откроется, вцепиться в горло человеку и добраться до красного мяса.

На этот раз вспышки в мозгу не было. Только тело ударилось о дверь, лишив легкие воздуха, как будто его шлепнули огромной деревянной рукой. Он лежал на дне шкафа, поверженный, дрожа и глотая воздух. Бруно открыл рот, чтобы спеть о своем бессилии, злобе и ненависти к человеку, забравшему его от Лайнуса Штейнмана. Но его парализованное горло не могло издать ни звука. Комната по ту сторону хранила глубокое, почти ощущаемое на слух молчание, словно стоявшие там существа ждали, что сможет — собравшись с силами — сказать Бруно. За мгновение до того, как потерять сознание, он скорее почувствовал, чем услышал, тихий гортанный клекот, вырвавшийся из собственного горла, и голос инспектора за дверцей:

— Похоже, вы держите в шкафу курицу, мистер Кэлб?

XI

Мальчик без тени улыбки смотрел вперед. На нем была темная, аккуратно отглаженная фланелевая рубашка с застегнутым на пуговицы воротником. Галстук из репса, который он завязал сам, из-за жары болтался свободно. Было похоже, что он ждет, когда пройдет похоронная процессия. Старик стоял у самых ступенек вагона, поместив у себя в ногах накрытую клеенкой проволочную клетку. Поезд медленно тянулся к концу платформы. Слышались унылые, по-коровьи занудные вздохи локомотива. Позади старика стоял инспектор, прочищая горло, словно готовился произнести скромную речь по такому приятному поводу. Трое мужчин — в коридоре томился мистер Пэникер — решили между собой, что честь передать птицу хозяину принадлежит самому старшему. Старик понимал, что, с точки зрения инспектора, это справедливо. Он не только допустил, но и настоял на том, чтобы инспектор Беллоуз был отмечен за задержание и арест Мартина Кэлба, обвинявшегося в убийстве. Что касается причин, по которым викарий отклонил честь вручить мальчику птицу, то его роль в этом приключении, пусть не главная, но весомая, в конце концов, не слишком повлияла на изменение его мировоззрения. Всю дорогу из Лондона он был угрюм и неразговорчив, сидел в вагоне для курящих, роняя пепел на свой скромный мирской костюм. Старик подумал, что он возвращается домой поджав хвост.