малое, что я могу для вас сделать, это присягнуть вам в верности.
– А вот это прекрасно, мистер Солтер. Просто превосходно. Молодец.
Тэнглмир отхлебнул из своей чашки и поставил ее на блюдце с вежливым звяком, дающим понять, что предварительная часть беседы завершена.
– Мистер Солтер, поразмыслили ли вы после нашей встречи о плачевном состоянии нашей нации? О нарастающей слабости, которую мы наблюдаем во всех сферах общественной жизни? О моральной неопределенности, ныне процветающей во всех социальных слоях нашего некогда великого государства?
– Да, милорд.
– Вы подумали о грандиозной работе, которую может выполнить Совет Этельстана?
Разумеется, я не счел нужным упоминать о своих исследованиях, проведенных при участии мистера Клэя.
– Да, милорд. Конечно.
– Вы подумали о великой пользе, которую они могут принести в деле изменения нашей национальной судьбы, если только им позволят снова встать у руля?
Едва он договорил вопрос, две пожилые дамы поднялись из-за стола и начали разнообразные замысловатые приготовления к уходу.
– Да, милорд, – ответил я приглушенным голосом. – Со времени нашей удачной встречи на набережной я много размышлял о том, насколько лучше выглядели бы перспективы Англии, если бы ключи от королевства находились в руках Совета.
– Значит, мы с вами единомышленники?
– Безусловно, милорд.
– Ну что ж, Совет еще вернет себе былые позиции. Во всяком случае, если мы с вами и наши союзники энергично возьмемся за дело и приложим все усилия для достижения этой прекрасной цели.
Две матроны грузной поступью направились к двери и через считаные секунды покинули заведение.
– Большое спасибо! – напоследок крикнула одна с неожиданной веселостью.
– Премного вам обязаны! – подхватила другая.
Слова эти остались без ответа.
– Мистер Солтер? – Тэнглмир внимательно вглядывался в меня. – Вас как будто одолевают какие-то сомнения?
– Вовсе нет.
– Значит, беспокоит что-то?
– Каким образом? – резко спросил я, ибо от спиртного всегда становлюсь грубоватым. – Вот мой вопрос к вам, милорд. Каким образом этого можно достичь?
– Вы о… восстановлении позиций Совета?
– Прошу прощения, милорд, но мне все это кажется несбыточной мечтой. Ведь сегодня Совет не обладает никакой реальной властью?
– Да, но вы должны верить, мистер Солтер. Вы должны верить. На самом деле в настоящее время Совет не так уж и далек от власти, по крайней мере в строго конституционных и юридических терминах. Но действительно, до сведения широкой общественности это не доводится. О чем вы в силу своей профессии, полагаю, знаете лучше меня.
– Понимаю. И что же я должен делать, милорд?
– Только то, в чем всегда были сильны: разговаривать с простыми людьми на их языке и доносить до них правду.
– Насчет Совета? – уточнил я. – Вы хотите, чтобы я рассказывал людям о том, что он мог бы сделать?
– О том, что он должен сделать, мистер Солтер. И о неизбежном возвращении Совета в самый центр общественной жизни.
Я поднес к губам чашку и медленно отпил очередной глоток. Я напряженно раздумывал.
– Вижу, мистер Солтер, вы уже решили, как приступить к делу. Да-да. В ваших глазах вновь зажегся огонек энтузиазма.
– Возможно, милорд. Или по крайней мере… Да. Пожалуй, я знаю, с чего начну.
Дневник Мины Харкер
16 ноября. Мы погрузились в повседневную рутину – может, и не самую приятную, но вполне пригодную для того, чтобы провести корабль нашей семейной жизни через эти трудные времена.
Мисс Доуэль оказалась ангелом в человеческом обличье – ласковая и заботливая сиделка, преданно ухаживающая за профессором. Свои дни она начинает и заканчивает у постели голландца, а сама спит в смежной комнате на случай, если он наконец очнется. Она совершенно неутомима и ни на что не жалуется. Сколько бы Джек ни платил ей, она определенно заслуживает вдвое большего.
Профессор по-прежнему в глубоком беспамятстве, и, боюсь, c каждым днем он все дальше от нас и все ближе к безвестному краю, откуда нет возврата. Лишь изредка – по яростно насупленным бровям или по благостной улыбке, нет-нет да и мелькающей на губах, – я смутно узнаю в нем человека, которого знала и любила. А так он продолжает угасать, умирать медленной смертью. Наш долг – оберегать его до последнего часа, как он однажды защитил нас и всех вместе повел в битву.
Так проходили все последние дни, в неусыпной заботе о профессоре. Джонатан занимается своей работой, но мне кажется, вся эта история подействовала на него сильнее, чем он готов признать. Она пробудила старые невысказанные воспоминания. В нашем браке мы достигли той точки, когда устоявшиеся долгие отношения позволяют и даже требуют извлечь из-под спуда памяти определенные события прошлого. Я не раз пыталась поговорить о своих тревогах с Джонатаном, но он прячется за своими адвокатскими делами или ищет спасения в вине. Сегодня утром я сказала мужу, что если он не может довериться мне, то должен хотя бы отводить свою душу в личном дневнике, как делал раньше. Он ответил лишь, что подумает над моим предложением. Нам всем нужно немного развеяться. Надеюсь, Артур и Кэрри навестят нас в скором времени, и Джек тоже, хотя сейчас, похоже, работа отнимает у него все время.
Больше всего, однако, меня беспокоит Квинси. Он по-прежнему с нами, освобожденный от школьных занятий по семейным обстоятельствам. Я знаю, как он любил профессора, который всегда был ему как дедушка. Тем не менее все последние дни сын выглядит замкнутым и отстраненным.
Он часами напролет сидит у постели Ван Хелсинга, словно надеясь одним своим присутствием оказать на него целительное действие. В свободное же от дежурства время Квинси взял привычку в одиночестве бродить по саду. При мисс Доуэль на него нападает застенчивость, и лицо идет красными пятнами. Я понимаю, что такое поведение обычно для мальчиков его возраста, но все же порой, когда он молча пристально смотрит на нее, я почти пугаюсь.
Материнство – чрезвычайно сложный опыт, обсуждать который не была готова ни одна женщина из числа моих знакомых, достаточно близких, чтобы в разговорах с ними я могла осторожно затронуть подобные вопросы. В тебе происходят разительные перемены, как внешние, физические, так и внутренние, эмоциональные.
После родов у меня было такое долгое и обильное кровотечение, что даже врачи терялись. И молодые матери, и опытные матери, и старые матери, давно живущие отдельно от детей, в один голос говорят, что женщина любит своего ребенка с самой минуты его появления на свет, что она наполняется любовью до немыслимой прежде степени, уподобляясь переполненной чаше, льющейся через край. В этом утверждении много правды, но все же меньше, чем мне хотелось бы.
Полагаю, для любой женщины вполне естественно