о его макушку. Он очнулся и обнаружил, что задремал – уронил голову на локоть и блаженно пускал слюни на учительский стол. А в сумраке столовой, в остатках сна сверкнуло красное пончо Антонины Порфирьевны и донёсся эхом из коридора её звучный, сиплый голос.
Оказалось, что уже почти темно. Павел не знал, сколько продрых здесь; сегодня он вообще потерял счёт времени. За окнами невидимой массой шевелились листья и отсвечивало блёклой серостью небо. Наверно, дождь всё ещё идёт. Уличные фонари уже зажглись – они бросали в окна жёлто-ядовитый свет. Павел прислушался. Лёгкий шорох улицы… и ещё какой-то равномерный звук. Почти как шорох, но не шорох. И точно не на улице.
Не понимая, что это за звук, но слыша его всё отчётливей, Павел встал и осмотрелся. Недалеко от входа он заметил светлое пятно, которое раньше принял за отблеск фонаря.
Работал холодильник. Тот самый витринный холодильник, где в учебный сезон выставляли незатейливую столовскую стряпню. Сейчас же подсветка падала на пустые полки, точно надсмехаясь над Пашкиным желудком, и без того почти исчезнувшим. Сколько он не ел? Со вчерашнего вечера… если, конечно, тот вечер был вчера, в чём он уже не был уверен. Похоже, начинаются глюки!
Постояв в недоумении перед холодильником, спокойно урчавшем, как сытый кот, Павел сделал несколько шагов к выходу, как резкий щелчок заставил его обернуться – холодильник отключился, подсветка погасла. По спине проскочил привычный металлический разряд электричества. Но он не смог бы заставить его бежать – настолько он устал и хотел есть! И тут в его измученный голодом мозг, словно красный ветер от пончо Антонины Порфирьевны, ворвалась догадка: ну конечно, холодильник! Что, если таким образом подсознание даёт ему подсказку? В каморке у сторожа же есть холодильник, а в нём – наверняка что-то съестное. Прошло всего три дня, продукты не должны испортиться… или хотя бы не все!
Как бы ни был велик страх, а голод в разы величественней. Он затмевает разум и инстинкты, он заставляет рисковать – ведь в риске есть надежда, а без него – мучительная смерть. И Павел, повинуясь воли желудка, покорно пересёк холл и гардероб и приблизился к заветной двери. По пути он зажёг свет в коридоре – опять же, чтобы с улицы не увидели.
Приглушённое шипение телевизора. Наверно, опять перерыв в вещании… и такой приятный – звук работающего холодильника! Чуткий слух смог определить его безошибочно даже через дверь. А желудок тут же заурчал, предвкушая долгожданных посетителей. Не услышав ничего иного, Павел повернул ключ в замке и дёрнул дверь.
Точно лавина, упала на него стена затхлого, влажного воздуха с нотками гниения и пыли. И кучей мух, что вырвались, как пчёлы из опрокинутого улья. Дух был настолько тяжёлым, что даже горло перехватило; Павел приподнял футболку и закрыл ею нос. В комнате был полумрак – потолочная лампа почему-то не горела, осталась только маленькое бра над столом. Липкая лента для мух распушилась трупиками и ещё живыми насекомыми, отчаянно жужжащими в предсмертной агонии. Тело лежало у тахты, прикрытое покрывалом – конечно, точно так, как его и оставили… наверно, точно так. А на шипящем экране телевизора горел несуществующий 54-й канал – потому и помехи шли. Хотя Павел точно помнил, что они оставили шумное телешоу на одном из центральных каналов… но сейчас не до того!
На счастье холодильник стоял ближе всего к входной двери. Пашка нетерпеливо дёрнул дверцу. И к своей неописуемой радости обнаружил там молоко длительного хранения, несколько нераспечатанных нарезок колбасы и сыра, и, что больше всего порадовало – много банок с консервами и соленьями, хотя и самыми простыми. Георгий Афанасьевич ходил в магазин редко, и потому брал продукты длительного хранения. Что было очень кстати! Пашка, забыв про вонь и даже не закрыв холодильник, откупорил банку шпротов и проглотил их один за другим.
В запасах сторожа нашлась даже буханка хлеба – среди консервов и нарезок ей тоже ничего не сделалось, а вот на столе хлеб давно уже цвёл всеми красками радуги. Останки курицы, обглоданные мухами, высохли и превратились просто в кости, а сами же мухи роем летали над покрывалом, ползали радом по полу, подметая его своими хоботками, и постоянно ныряли внутрь в тех местах, где покрывало неплотно прилегало к полу. А внутри как будто происходило еле слышное, плотоядное шевеление.
Любопытство – наверно, третья наша страсть после голода и страха. Вернее сказать, оно и страх соперничают, рождая известную дилемму: жутко страшно и жутко интересно. И когда желудок Павла наполнился шпротами и хлебом, «жутко интересно» само собой пересилило.
Говорят, надо принять две истины: во-первых, умрёте вы, а во-вторых, умрут все кого вы знаете или когда-либо видели. А вдруг там что-то есть, кроме червей и разложенья? Хотя, конечно, внешне ничего иного нет. Но так хочется верить в другое, и потому тянет нас могильная тайна как нечто незавершённое, как то, что непременно произойдёт и с нами тоже. Не удержался и Пашка. И, долго простояв перед прикрытым трупом и пытаясь уловить несуществующие его движения, он протянул пальцы к изголовью и чуть сдвинул грубую ткань. Но открылась ему лишь пористая, желтоватая субстанция.
Что это? Мозги? Такая мысль влетела первой. Но нет же, ведь и череп должен быть! Ничего не понимая, Павел ещё немного сдвинул покрывало. Потом ещё и ещё, и с каждым сантиметром его пробивало разрядами тока, а кожа покрывалась сыпью. Наконец он сдёрнул покрывало полностью и отступил, для уверенности взявшись за стул, так как подозревал, что вот-вот грохнется.
Там лежал Жорж, тот самый поролоновый друг из театрального кружка, мило улыбаясь маской кота Леопольда! Лежал мирно и неподвижно, и мухи тут же разлетелись, словно потеряв интерес. А Пашка пялился на него и не мог поверить глазам.
Невозможно… невозможно! Они же унесли Жоржа наверх! И где сторож? Банки с консервами и нарезка выпали из рук Павла. На ватных ногах он повернулся, чтобы уйти, но даже шаг дался ему с трудом. Вот уж точно, поролоновые ноги… поролоновые! А вдруг… он посмотрел на ноги – те начали приобретать пористую структуру мягкого материала. Всё сон! Наверно он не проснулся ещё, и спит в столовой!
Телом он подался вперёд, но ноги подогнулись, точно смялись, и он упал на косяк двери и сразу же – на пол. Он не чувствовал ноги. Они пропали! Словно отсутствовали. Он видел их – вот они, какие-то нелепые, тонкие и… вялые. Поролоновые! Пашка пополз