остались две старшие сестры. Отец у меня столяр, и до войны он работал бригадиром на большой мебельной фабрике. Сейчас он уже больше года в плену, и мы ничего про него не знаем. Я вообще не хотел уезжать из Цетеро и оставлять мать и сестер одних. Но с тех пор, как мы ничего не слышим об отце, мать говорит, что он может вообще не вернуться с войны, и она непременно хотела, чтобы я уехал с этим детским транспортом, чтобы хотя бы со мной ничего не случилось.
– Ну а твои сестры? – спросила Лина. – С ними ведь тоже может что-нибудь случиться?
– Мои сестры уже взрослые, – смущенно сказал Пауль. – Одной двадцать, второй двадцать два. А мне недавно исполнилось двенадцать. – Он покраснел, ему было неприятно, что другие могли про него подумать, будто он бросил мать и сестер в беде, а сам удрал в безопасную Терранию.
– И что ты умеешь? – спросил мальчика Оливер.
– Я могу столярничать, – ответил Пауль. – Конечно, не так хорошо, как мой отец…
– А еще что? – спросил Оливер тоном следователя.
Пауль подумал.
– Не знаю, – сказал он, помедлив. – У нас неподалеку есть дубильня, это где кожи выделывают, я часто смотрел на их работу. Думаю, если ты поймаешь кролика, я смогу снять с него шкурку и обработать так, что она потом сгодится для меховой куртки.
– Я не хочу меховую куртку! – воскликнула рыженькая. – Я считаю, это подло: охотиться на кроликов и поедать их. У нас в семье не едят мясо. Мой отец почтальон и председатель общества охраны природы. Там все едят только овощи. Мне одиннадцать лет, меня зовут Катрин Илефельд, и я хотела бы помогать варить еду, мне это нравится, и еще я люблю собирать ягоды, а прошлой зимой я получила приз по бегу на коньках.
– Поздравляю, – сказал Оливер, – хотя здесь у тебя, я боюсь, не будет случая покататься на коньках.
– Послушай, Катрин, – вмешалась Лина, нахмурившись, – если ты воображаешь, что специально для тебя здесь кто-то будет готовить по-вегетариански, когда все остальные будут есть жареного зайца, ты просчиталась! Поскольку, – сердито продолжала она, – мне и дома хватило разнообразной стряпни! У моего отца большое предприятие, и он каждый день приходит домой в разное время. И всегда приходится для него отдельно разогревать. А у моей матери слабый желудок, и она предпочитает зернистую кашу и картофельное пюре. А моему младшему брату извольте подать детскую кашку – ну, спасибо! Здесь такое не пройдет. Здесь будете есть то, что я подам, или пусть тогда готовит кто-нибудь другой.
– Ты ворчишь как взрослая, – сказал Штефан. – Сколько тебе лет?
– Четырнадцать. Через год я ухожу из школы и иду в медсестры.
– А я стану врачом, – радостно воскликнул Штефан. – Тогда мы с тобой будем коллегами.
Он встал и потянул за руку Томаса:
– Мы Штефан и Томас Морины. Наш отец врач, а наша мама самая лучшая в мире мать, какую только можно представить. Я немного разбираюсь в болезнях, и мой отец преподавал мне анатомию.
– А мне никто не преподавал, – сказала Змеедама, – кто такие эти Анна и Томия?
– Анатомия – это внутреннее устройство человека, – объяснил Оливер. – Строение скелета и так далее. – И он повернулся к Штефану: – И что ты хотел бы делать здесь?
– Я бы хотел ходить на охоту. Я хотя и не умею стрелять, зато знаю, как быстро прикончить животное, когда оно ранено. Чтобы не мучилось. Или ты думаешь, что вы всегда будете попадать метко, наповал?
– Ну уж точно нет, – сказал Оливер.
– И еще я умею потрошить рыбу и кур, – продолжил Штефан. – Наша мама всегда брезговала это делать; но врачу нельзя быть брезгливым.
– Очень хорошо, – сказал Оливер. – Итак, ты назначаешься главным медиком и мясником нашего детского государства. А что будет делать Томас?
У Томаса было много разнообразных планов. Он хотел завести зоопарк со всей живностью, какую они видели сегодня в лесу. Он хотел рубить деревья и построить настоящий вигвам. Он хотел выстрогать себе копье и охотиться на леопардов; ему не нравилось то обстоятельство, что здесь нет хищных зверей, он в это просто не верил. Но, прежде чем он смог открыть рот, чтобы огласить свои намерения, Змеедама заявила:
– Томас пойдет со мной. Мне нужен человек, чтоб стоял внизу, когда я влезаю на дерево. – Она сказала это приказным тоном, не допускающим возражений. – Меня зовут Диана, – оповестила она.
– Как? – удивилась Лина. – Разве людей так называют?
– Мой отец клоун, – сообщила Змеедама. – А мать – цирковая наездница. Я дитя цирка.
Действие было ошеломительное. Дети раскрыли рты и смотрели на белокурую девочку так, будто она явилась из другого мира. Да в некотором роде так оно и было.
– Поэтому я почти не училась в школе, – продолжила Диана. – То есть я прогуливала, потому что предпочитала скакать на коне, или упражняться на трапеции, или работать с цирковыми животными. Вам когда-нибудь случалось совать голову в пасть льву? А мне случалось.
Все молчали в глубоком почтении.
– К сожалению, мне только двенадцать, – продолжала говорить эта необыкновенная девочка, – и мне пока нельзя выступать. Но мне все равно приходилось иногда – например, заменять заболевшего акробата. Я уже умею двойное сальто и мертвую петлю. Но если полиция пронюхает, то мне конец! Тогда они заберут меня у родителей – мол, те используют детский труд – и поместят в детский дом, такая вот глупость!
– А как зовут твоего отца? – спросил Оливер.
– Дудль-Нудль.
– Что? – закричали дети. – Дудль-Нудль? – Они вскочили и устроили суматоху. Били друг друга по плечам, тормошили Диану. Не было никого, кто бы не знал, кто такой Дудль-Нудль, это был любимый клоун всей Урбии, самый смешной человек в стране. Во всех журналах были его портреты, его имя стояло на всех афишах, его снимали в кино, а некоторые из детей даже видели его живьем на представлениях в варьете.
– Как же тебе повезло, – завистливо сказал Томас. – У нас есть дядя, он директор банка. Но что это по сравнению с клоуном? Ничто.
– Да, мой отец – большой артист, – гордо сказала Диана. – На будущий год, когда мне исполнится тринадцать, он всем скажет, что мне уже пятнадцать, и я смогу выступать! – Она сделала прыжок и элегантно остановилась на одной ноге, посылая во все стороны воздушные поцелуи, как делает канатоходец, когда завершит свой номер.
– А почему ты захотела ехать в Терранию? – спросил Штефан. – Тебе же лучше было остаться дома, при твоем цирке.
– Это не я захотела, а моя мама. Из-за Августа.
– Из-за августа? – не понял Томас.
– Был такой римский