«…вот здесь спит Мэтти. Враг не стучится в нашу дверь, не будит, не пугает ее. Но это может случиться, если я не поеду за море и не встречу его с оружием в руках. И я поеду, и я убью его. И мне бы хотелось вернуться. Было бы шикарно вернуться. Было бы…»
Его мать тоже догадывается, что сын отплывает за море. Она спокойно говорит ему, что не станет волноваться. «Ты выполнишь свой долг и вернешься. Я это чувствую». В конце рассказа он, счастливый, собирается, по предложению матери, разбудить Винсента и вместе спуститься на кухню, доесть холодного цыпленка.
Бэйб появляется еще в двух рассказах: в одном из них действие происходит на поле битвы, во Франции, а во втором — сразу после войны: возвращаться уже не так «шикарно», когда страдаешь от «боевого переутомления»[68].
Бэйб обрел в себе мир перед тем, как идти на войну, и прощания его были мирными. Не знаю, как чувствовал себя отец перед тем, как вступил на борт корабля. Его соседи по каюте, как он мне рассказывал, состязались в farting contest[69] и хохотали, как гиены. Он улегся на койку и впал в глубокое отчаяние.
Штаб-сержант Сэлинджер находился в Англии следующие несколько месяцев и проводил время примерно так же, как и его герой, штаб-сержант Икс из рассказа «Дорогой Эсме с любовью — и всякой мерзостью». Вымышленный Икс, как и мой отец, проходит подготовку в школе агентов контрразведки, на юге Англии, и ждет дня высадки союзных войск. Икс сидит в кафе и ведет приятную беседу с Эсме, девчонкой лет тринадцати, и с ее маленьким братом Чарльзом. Отвечая на расспросы, Икс говорит Эсме, что он — профессиональный писатель-новеллист. Как и отец, Икс приписан к Двенадцатому (строевому) пехотному полку Четвертой дивизии. «Знаешь, я ведь участвовал в высадке», — как-то раз поведал он мне, мрачно, как солдат солдату, будто я на самом деле тоже воевала и могла понять его с полуслова. Когда я была ребенком, он много раз повторял эту скупую фразу, но никогда ничего к ней не прибавлял. Что за ней крылось, я обнаружила, среди всего прочего, в потрясающей книге, написанной их полковым летописцем, Джерденом Ф Джонсоном, — в «Истории Двенадцатого пехотного полка во время Второй мировой войны»: оказывается, их полк в день высадки атаковал берега Ютландии.
Рассказ отца «Дорогой Эсме с любовью — и всякой мерзостью» обходит молчанием все, что случилось с того момента, как сержант Икс покинул берега Англии, так что слова «я участвовал в высадке» включают в себя тысячу невысказанных вещей: изуродованные, растерзанные, усеявшие берег, и поле, и улицы города трупы; мили белых крестов; кровь, и резня, и ужасы войны. В рассказе мы сразу переносимся из Англии накануне высадки союзных войск в Германию где-то после капитуляции Германии. Штаб-сержант Икс сидит у себя в комнате на кровати и его тошнит в мусорную корзинку:
«Десны его кровоточили, стоило прикоснуться к ним кончиком языка, и он без конца повторял этот опыт: это уже превратилось в своего рода игру, и он иногда занимался ею часами. Так сидел он минуту-другую — курил и проделывал все тот же опыт. Потом внезапно и, как всегда, неожиданно его охватило привычное чувство — будто в голове у него спуталось, она потеряла устойчивость и мотается из стороны в сторону, как незакрепленный чемодан на багажной полке»[70].
Война, которая довела его до такого состояния, остается за кадром. Поразительно сильный прием: показать читателю, что случилось нечто ужасное, но не уточнять, что именно. Остальное дано на откуп воображению, а оно у большинства из нас населено призраками. Особенно, если дальнейшие расспросы не приветствуются.
Когда я начала восстанавливать страницы, вырванные из истории нашей семьи, в особенности касающиеся военного периода; когда стала интересоваться вещами, о которых отец никогда не рассказывал мне, а я не спрашивала, меня чуть ли не ужаснул тот факт, что не только я, но и многие из моих ровесников воспринимают историю Америки в общих чертах, без многих страниц первостепенной важности. Так же, как миф о неуклонном прогрессе двадцатого века, который предоставлял и предоставляет все больше возможностей всем американцам, внедрялось в наше сознание и то, что мы как нация вступили в войну, чтобы бороться с Гитлером, с теми ложными ценностями и практическим злом, какие нес его режим, — и тут геноцид евреев представлял собой самый разительный пример. Стыдно сказать, но я обнаружила, что антисемитизм в Америке достигал апогея именно между 1939 и 1945 годами. Просто становится дурно, когда узнаешь, как много американцев поддерживали войну, несмотря на отношение Гитлера к евреям, к которому многие присоединялись. Например, во время опроса, который проводился в Америке по поводу событий, последовавших за Хрустальной ночью, обнаружилось, что большинство считает, будто евреи «частично или полностью несут ответственность за меры, предпринятые Гитлером против них», а в ходе еще четырех независимых опросов выяснилось, что от семидесяти одного до восьмидесяти пяти процентов американцев высказываются против увеличения иммиграционных квот. Десятки антисемитских листков ходили по рукам на американских военных базах по всей стране. Типичный пример подобных помоев, попавший мне в руки, предположительно написан морским пехотинцем перед тем, как для него сыскалось более полезное занятие:
Притча о шекелях.
I. И пришел Адольф, Сын Суки, и стал преследовать племена иудейские, и началась война.
II. И когда война длилась уже четыре года, многие племена пришли на выручку иудеям, но иудеи оружия не взяли.
III. Они оружия не взяли, ибо, чтобы сделать это, нужно было вынуть руки из карманов, а в сем случае можно было бы обронить шекель.
IV. И Христиане явились великой ратью со всех сторон воевать за иудеев, и иудеи возвысили свои голоса и запели: «Вперед, христианские воины». Мы тем временем пошьем вам мундиры.
V. И возвели иудеи глаза свои, и узрели великие возможности, и сказали один другому: «время пришло менять хлам на слитки серебра», и так все сделалось, как они сказали.
VI. И они не печалились, когда разрушался город, ибо где разрушается город, там много хлама; где хлам же, там и иудеи, а где иудеи, там и деньги[71].
Столь откровенно антисемитские листки и акции особенно часто наблюдались на пунктах сбора призывников[72]. Секретарь Военно-морских сил Фрэнк Нокс и секретарь Военного министерства Генри Стимсон издали приказы, запрещающие распространение антисемитских публикаций на всех морских и военных базах. В приказном порядке отношения наладить нельзя, но опыт совместной службы поколебал предвзятые мнения многих солдат. Когда журнал «Янк», орган американской армии, в августе 1945 года, как раз накануне капитуляции Японии, задал солдатам вопрос, какие перемены они более всего хотели бы видеть в послевоенной Америке, большинство проинтервьюированных «джи-ай» согласились, что «прежде всего необходимо уничтожить расовую и религиозную дискриминацию», и они на это очень надеются[73]. Послужило ли тому причиной боевое братство евреев и христиан или же наглядные свидетельства антисемитизма в действии, с какими солдатам пришлось столкнуться лицом к лицу, — трудно сказать. Отец говорил мне, когда я была еще совсем маленькой: «Сколько бы ты ни прожил, от запаха горящей плоти не избавиться никогда»[74].
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});