о Джордано Бруно? – спросил я.
Она задумалась:
– Имя знакомое. Он астроном, да?
– Угадала! – ответил я. – Ну, почти. И это бесит.
Оставаясь по-прежнему серьезной, она старалась что-то припомнить. Да, она слышала это имя несколько лет назад, когда благодаря своему другу, научному журналисту, заинтересовалась загадочной смертью в Праге астронома Тихо Браге.
– Ты это к чему? – спросила Мария.
Я рассказал ей о Джордано Бруно. Ну, то немногое, что узнал.
О его концепции устройства космоса, о его фантазиях и гуманистических идеях. О его невероятной памяти и исследованиях в области запоминания. Но прежде всего о его борьбе с Церковью, непобедимой отваге и трагическом конце.
Когда я договорил, Мария какое-то время молчала.
– Да, это, несомненно, значительная фигура, – наконец произнесла она.
– Ты видела его статую на Кампо-деи-Фьори? – спросил я.
Она неуверенно посмотрела на меня:
– Вроде бы да. Я не обратила внимания. Какой-то монах в облачении, кажется, с суровым лицом.
– Да, так и есть.
Я немного помолчал.
– Это он. Джордано Бруно.
– Правда?
– Да.
– Он совсем не похож на того человека, о котором ты рассказал.
– Я с тобой полностью согласен. Однако это он.
Она сморщила нос. И опять замолчала.
– Теперь я тебе расскажу, о чем я думал сегодня ночью. А потом еще утром, пока ты спала. Мне показалось, что это удачное место для того, чтобы снова разыграть партию твоего деда. На Кампо-деи-Фьори, рядом с памятником Джордано Бруно. С учетом того, что мы о нем знаем. Он мог бы стать достойным участником этого события, пришедшим из глубины веков. Ты могла бы поставить стол прямо у подножия статуи. Можно договориться с хозяином “Вирджилио”. Нужно будет, конечно, найти благоприятный момент. Я прикинул, что здорово было бы устроить это ночью. Поздно ночью, когда площадь почти пустая и народу совсем мало. Можно расставить вокруг свечи, чтобы доску было хорошо видно. Они символизировали бы сопротивление темным силам и мракобесию. Как-то так. Понимаешь, Мария?
Она смотрела мне прямо в глаза долгим взглядом и, по-моему, потерялась где-то в их глубине.
– Такой неяркий, колеблющийся свет, – добавил я. – Но он будет гореть и не гаснуть. Мы как будто перешагнем через века. Для того и понадобятся свечи.
Я взял пачку табака и скрутил очередную сигарету. Несколько раз затянулся, потом продолжал:
– Это как вариант. Если хочешь, мы можем сыграть эту партию вместе. Когда я обдумывал эту возможность, мне показалось, что для тебя лучше было бы ознакомиться с этой партией, если бы я держал листок в руке. Ты играла бы за Фланцера, я указывал бы тебе, куда переставлять фигуры. А я молча делал бы ходы за Симона Паппа: так ты могла бы в полной мере насладиться каждым из них.
Я потихоньку дымил сигаретой, поглядывая на нее и ожидая, что она скажет. Она медлила.
– Это очень красиво, – наконец произнесла она.
И снова повисла пауза.
– В самом деле, – вновь заговорила она, – мне было бы очень приятно сыграть ее с тобой.
Я с трудом сдержал довольную улыбку.
– Вот только есть одно обстоятельство, – начала Мария.
Я повернулся к ней.
– Есть одно обстоятельство: нужно сделать это сегодня вечером.
– Можно сегодня вечером, можно завтра или еще когда-нибудь, – сказал я.
– Нет. Сегодня вечером.
– Почему сегодня?
– Потому что завтра утром я уезжаю. Мой самолет на Будапешт вылетает в семь часов.
Мне словно закатили пощечину. Оплеуху.
Я глубоко затянулся, окурок обжег мне пальцы. Я раздавил его. Взял новый листочек, начал сыпать на него табак. Не закончил и остановился.
– Ты не можешь взять билет на другой рейс?
Она не ответила.
– А, Мария?
– Мы сделаем это сегодня вечером, – сказала она.
– Ты не ответила на мой вопрос.
– Не волнуйся, Гаспар. Завтра я уезжаю, но знаю, что мы снова встретимся. Если, конечно, ты захочешь.
– Когда?
– Попозже. Не волнуйся.
– Ну разумеется.
– Я кое-что заметила, – проговорила Мария. – Одну общую для нас черту: мы оба умеем помнить. У нас обоих цепкая память. Может, не такая уникальная, как у Джордано Бруно, тем не менее она есть. Но если мы оба, ты и я, сумеем запомнить эти дни в Италии, каждый проведенный здесь миг, значит, мы с удовольствием встретимся снова. Как ты думаешь?
Я ничего не ответил. Она попыталась поймать мои руки. Я отстранился, свернул сигарету.
– В любом случае у нас впереди еще целый день, – заявила Мария. – Целый день – это ведь что-то значит, правда, Гаспар?
– Мне нужно зайти к себе в отель, – проворчал я. – У меня вся одежда грязная.
– Значит, встретимся на Кампо, как только ты сможешь. В полдень, хорошо? Можем позавтракать и более подробно обсудить наше ночное событие.
Она прижалась ко мне, стала ласкаться. Я по-прежнему упрямился: будь что будет. Тщательно подбирая слова, она шепотом поблагодарила меня за идею ночной игры, за этот важный для нее да и для нас обоих момент, и я окончательно перестал сопротивляться.
XVIII
Когда я шел в гостиницу и уже добрался до улицы Джуббонари, мой телефон завибрировал. Я заметил скамейку, перешел на другую сторону, сел и на этот раз от ветил Амандине.
Первые слова дались нам мучительно, они застревали в глотке. Я почувствовал, что в ней накопилось раздражение, а поскольку я не отвечал на ее звонки, оно лишь нарастало.
– Чем ты занимаешься целыми днями? – спросила она.
– Так, всем понемножку.
– И это немножко, видимо, мешает тебе говорить по телефону. Во всяком случае, со мной.
Я вздохнул:
– Я уехал, Амандина. Если можно, я хотел бы воспользоваться тем, что я далеко.
– Что ж, ладно, – продолжала она. – Послушай, я не буду надоедать тебе всякими новостями, которые валятся на меня в связи с проектом “Все еще жив”. Не беспокойся, новости только хорошие.
– Тем лучше.
– Тебе удалось поработать над Даргером?
– Даргером?
– Да. Над твоей лекцией. Звонили из Лозанны. Они просят перенести твое выступление на две недели раньше. У тебя остается мало времени.
Я заколебался.
– Нет, – сказал я.
– Что – нет?
– Я не работал. Честно говоря, ни минуты не думал об этой работе.
– Гаспар. Вот черт!
Я набрал побольше воздуха и выпалил:
– Если тебе так уж хочется знать, я расскажу, чем занимался все эти дни. Сначала играл в шахматы.
– Чтоб они провалились, твои шахматы!
Я выложил все остальное – или почти все. Рассказал о встрече с Марией, об истории Симона Паппа, о нашей поездке в Абруццо, о старом отшельнике, о записи партии. Наконец, о скромной церемонии, которую мы наметили провести ближайшей ночью на Кампо-деи-Фьори, у подножия памятника Джордано Бруно. Конечно,