захватило дух, словно при выходе на сцену, а от мысли, что сейчас Лёня Акулов, возможно, смотрит в её сторону, а она его не видит, лица слились в единую массу, будто цветные пятна на полотнах импрессионистов.
Жизнь сосредоточилась на одном: будет-не будет, заиграет ли мир вокруг или рухнет в одночасье от равнодушного взгляда? Туман рассеялся, и сцена обрела лица, но синеглазое средоточие своего мира Ася так и не увидела, испытав от того прямо противоположные чувства — разочарование, что пока не узнала ответа, и облегчение, что ответа пока не узнала. Полет с небес на землю оказался быстрым и почти безболезненным — наивно полагать, что Акулов явится в институт после вчерашней пьянки у Юры Володина, который, разумеется, тоже отсутствовал. Равнодушно приняв комплименты однокурсниц и даже пары однокурсников, Ася поднялась на самый верх амфитеатра и устроилась там, вдали, в одиночестве, зализывать царапину и вспоминать вчерашнего пьяного Лёню.
Он не появился ни завтра, ни послезавтра, и, прометавшись две ночи без сна в смутных думах, но крепко заснув на третью, Ася почти успокоилась, объявив себе с утра, что совместная поездка в роддом к Валентине поставила точку в её упавшей неведомо откуда влюбленности. «Ты сама придумала то, чего нет», — завертелись в голове слова незатейливой успокоительно-терапевтической песенки.
Успокоилась и совершенно неожиданно в тот же день столкнулась с ним в институте, когда спешила по длинному извилистому коридору, — переходу из седьмого корпуса в четвёртый — опаздывая на семинар, с пачкой двухкопеечных тетрадей в руках, закупленных в институтском киоске на всю группу. Киоскёрша совмещала приятное с полезным, служа еще и театральным агентом, поэтому в Асиной сумке лежали только что чудом приобретённые два билета на вечерний спектакль БДТ со Смоличем в одной из главных ролей и нагрузка — две контрамарки на творческую встречу с известным поэтом-пародистом в великолепном Юсуповском дворце на Мойке. Душу также грели семнадцать рублей, остатки перевода от тётушки, и удачно подвернувшийся заработок — контрольная по начерталке для знакомого первокурсника. Ася почти бежала и, поворачивая в полутемный закоулок коридора, врезалась в Лёню на всей скорости, не успев затормозить. Зачем они столкнулись? Почему бы одному из них было не задержаться или другому не выйти с конечного пункта попозже? Ошеломлённая ударом, встречей и неожиданностью, Ася отшатнулась и упала бы, если бы Акулов не подхватил её. Тетради разлетелись по полу, раскрыв нагие белые в бледную клеточку страницы.
— Асенька… куда ж ты так спешишь? — спросил, улыбаясь, Лёня, глядя ей в лицо сверху вниз.
Зачем он зовёт её Асенькой?
— Извини, я… тут… э-э-э… чуть не снесла тебя, — пробормотала она, осторожно выбираясь из его рук и наклоняясь, чтобы собрать тетради. Он ответил что-то, она не поняла, не разобрала его слов, страшно смутилась и растерялась, совершенно потеряв контроль над собой. А ведь почти не стеснялась его несколько дней назад, в такси и там, у роддома, шутила и сердилась, когда спроваживали весёлую компанию обмывателей ножек по домам. И думать о нём забыла… с сегодняшнего утра. И вот, пожалуйста, пересеклась с ним, словно планета, залетевшая на чужую орбиту. Проклиная себя и свою непутёвую судьбину, Ася собирала тетради, вытаскивала их из рук Лёни, злилась, краснела и желала исчезнуть, раствориться в коридоре, который, как назло, вдруг опустел, словно бегущую по нему толпу опаздывающих студентов смыло незримой волной. Тетради были собраны, она выпрямилась, прижав их к груди, будто надев кольчугу, и наткнулась на синеву Лёниных глаз, в полутьме слабо освещённого коридора кажущуюся глубокой, словно омут, из тех, в которых тонут девы, наивно пытающиеся разгадать их тайны.
— Спасибо, — пробормотала Ася и, не давая ему возможности произнести ещё что-то из его вечного шутливого трепа, повернулась, чтобы продолжить свой путь, сбежать, освободиться от невыносимости смотреть на него, разговаривать с ним, терпеть узел, в который скрутилось всё внутри. Неужели это и зовется любовью? Или каким-то иным словом?
— Асенька, что ж ты так спешишь? — услышала она за спиной, сделала по инерции и из упрямства несколько шагов, остановилась и оглянулась, чтобы увидеть, как он, махнув рукой куда-то в пространство, разворачивается, чтобы уйти.
— Лёня! — воскликнула она… нет, то была не она, а другая, вдруг ожившая внутри и начавшая управлять её телом, словами и поступками. Это она заставила Асю окликнуть Акулова, она повела её к нему, обернувшемуся на зов.
— Ну что, передумала убегать? — спросил Лёня, и та, внутренняя Ася, поправив волосы исконным женским жестом, выпалила:
— У меня два билета есть, в театр, на сегодня… вечером… ты, может, не любишь, но билет… пойдешь… со мной?
Настоящая Ася совсем не понимала, что говорит и зачем, и не представляла, что будет делать, если он сейчас откажется. Провалится от стыда под истертый тысячами ног пол? Сгорит на месте, полыхнув костром? Взлетит облачком под сводчатый монастырского вида потолок? Пауза затянулась, становясь невыносимой. Внутренняя нахалка, сделав свое гнусное дело, смылась в неизвестном направлении, как её и не бывало, оставив Асю один на один с содеянным.
— А что, почему нет? Пойдем, Асенька! — вдруг сказал Лёня, забавно изогнув бровь.
— Тогда… на Фонтанке, у БДТ, в семь…? — спросила она, воспев внутри заздравную песнь.
— Окей, договорились! — кивнул он.
— Я тогда… пойду, семинар… и всё такое…
— Иди, солнце моё, — отозвался он, дотронулся до её плеча и, сам того не ведая, нанес ожог, как минимум, третьей степени.
Ушёл, зазвенел, затарахтел звонок, а Ася осталась стоять посреди коридора, омываемая вдруг возобновившимся людским потоком, маленькая взлохмаченная девушка с тетрадями, в новых финских сапогах и вновь потерянным сердцем, «солнце моё».
Сердце оказалось потерянным дважды. Дождь, который моросил весь день мелкой пылью, к вечеру отчего-то набрал сил и, когда Ася вышла из трамвая на Садовой, припустил уверенными каплями, угрожающими превратиться в струи. Ася раскрыла презентованный Лёлей зонтик и, стараясь не попасть в лужу, переступая, как цапля, жалея сапоги, свернула на узкую улицу Ломоносова. Она спешила, хотя ещё не было и половины седьмого, а до театра отсюда рукой подать. На круглой маленькой площади имени русского Леонардо она постояла, найдя место посуше, справляясь с неисправимым смятением, малодушно мечтая о бегстве в переплетенье питерских улиц, глазея на бронзовый бюст Михайлы Васильевича, на мокнущее под дождём желто-белое совершенство улицы Росси. Подошел молодой человек, спросил, нет ли лишнего билета. Ася, отчего-то сердито, выпалила:
— Нет!
Когда большая стрелка наручных часов показала без десяти семь, она вышла на набережную и зашагала вдоль узорчатой решетки ограды, через каждые несколько шагов отвечая «нет» на вопрос