Читать интересную книгу Полное собрание сочинений. Том 13. Запечатленные тайны - Василий Песков

Интересно, взволнованно рассказал пешеход морякам о селе Шушенском, о встрече в Алтайском крае с осевшим тут капитаном-дальневосточником Матвеем Малаховым.

Старик волновался у микрофона — «Все хорошо, не хватает глазу полоски воды». За Курганом ходок спугнул у проселка стаю гусей. «Был туман, пролетели от меня в одном месте. Подпрыгнув, мог бы коснуться крыльев…» Это был повод для радиоразговора о том, какой бывает весна в озерном, степном Зауралье.

В своих репортажах ходок заметил границу Европы и Азии, рассказал о поразившей его старинной, однако не постаревшей Елабуге, рассказал, какой была встреча с Волгой…

Судя по письмам и телеграммам, опережавшим идущего, сухопутный ходок стал почетным членом едва ли не каждого корабля на востоке. «Известий от Юрки» всюду ждали с большим нетерпением. Если случалась задержка, на «Океан» с океанов по эфиру летели запросы: «Что там с Шумицким? Как он идет?»

Весь флот — рыболовный, торговый, военный — болеет за ходока. Поначалу на кораблях заключали пари: дойдет не дойдет. Теперь, когда стало ясно, кто выиграл, гадают: успевает ли на Олимпиаду? («Комсомольская правда» просит «Океан» срочно передать всем болельщикам: успевает!)

Две недели назад Юрий звонил из Суздаля:

— Понимаешь, удача! Во-первых, город — глаз нельзя оторвать, а во-вторых, в музее дают мне письмо с нашей плавучей базы «Суздаль» — интересует рыбаков город. Развил я тут бурную деятельность. Суздальцам рассказал о плавбазе — шутка ли, двенадцать тысяч людей на борту и на траулерах! Ну и для «Суздаля» шлю о Суздале репортаж. Записал голоса старожилов, скрип старинных ворот, звоны колоколов, пение жаворонка над городом, рассказал о заповеданной старине городка, о здешних его кузнецах, камнетесах, о резных окошках с цветами. Это все, хорошо знаю, в море важно услышать…

Такая была работа в пути. Но на пленку, конечно, шла лишь часть впечатлений. Главное собиралось в дневник и копилось в душе. Этот запас богатства сам Юрий выражает пока лишь словом Твардовского: «Все дни и дали в грудь вбирая, страна родная, полон я тем, что от края и до края ты вся — моя, моя, моя!»

* * *

У волжского костерка Твардовского мы вспомнили не единожды. Во-первых, приближалась дата его рождения, во-вторых, для обоих он был любимым поэтом. И еще потому, что путешественник, выбирая в дорогу «одну-единственную книгу», положил в рюкзак «Диогена», но уже где-то под Хабаровском обменял мудрости древнего грека на томик «За далью — даль».

Дорога далась ему нелегко. Надо было постоянно себя преодолевать. В самом начале ощутил необходимость иметь перед глазами какой-то пример, сильное доказательство: трудности одолимы. «И этот пример я нашел: солдат- пехотинец! Пехота — пехом — пешком от Волги к Берлину… Вся дорога моя стала дорогой этого пехотинца. Хабаровск был на ней сражением под Москвой — надо было выдержать во что бы то ни стало. А Байкал — уже Сталинград: почувствовал силу. На Урале в душе сияли огни салюта Орла и Белгорода, Волга была — как солдату граница. Ну а Москва — это уже победа!»

Ощущение бесконечности земли — одно из главных его впечатлений от путешествия. Самолеты и спутники сделали землю шариком. Но пеший человек шарообразность земли не чувствует. Для него она по-прежнему плоская, такая же, какой была для Дежнева, для Хабарова. «Иногда мне кажется, что это во сне или в каком-то бесконечно длинном фильме я видел Амур с его мостами и островами, на катерке «Бойкий» пересек Енисей, видел лес Забайкалья и сопки над ним, видел степи то скучные — в пору волком завыть, то нарядные и просторные, как океан… Я ел в дороге клюкву и виноград с ветки.

В Приморье видел на придорожной грязи след тигра и видел потом на огромных пространствах снега, истоптанные зайцами… Видел, как наступает зима в Забайкалье и как приходит весна в Зауралье. Видел, как лезет в небо морозный дым над домами в Бурятии. Знаю также жару с комарами и не прохладным дождем… В Саянах я шел то с горы, то на гору. И помню острый сквозняк тоннеля длиною в два километра…

Сколько перешел речек вброд, по льду, на лодке, по мостам и мосткам? Не знаю, сколько. Много!

Вымокал и в проруби, и под дождем… До Урала пил воду, ни о чем не заботясь. Охотники научили: если вода течет — можно пить. Начиная с Урала я перестал доверять текущей воде.

В Волге, хотя вода была еще холодна, искупался. Это я себе еще у Амура наметил: искупаться!

Долго шел. В Амурской области видел, как по-над Зеей в китайскую сторону летели с севера гуси. За Омском опять увидел гусей, но теперь они летели с юга на север. Аж защемило сердце. Они к гнездовьям, а я все иду…

В ясные ночи в россыпи звезд я наблюдал светлячки спутников. На каком-то из них были наши ребята. (Такое стало обычное дело, что я уже и не помнил, сколько раз за мой переход улетали и возвращались!) Пока я топаю сорок своих километров, сколько космической пряжи навертит эта наша «железка» вокруг Земли! Я для сидящих в ней все равно, что мураш, чей путь по тропе иногда совпадает с моим. В такие минуты тянуло писать стихи».

Семь раз на границах часовых поясов переводил ходок стрелку часов назад («С Казани живу по московскому времени»). Какие места на этом пути показались наиболее живописными? «Юг Красноярского края и горный Алтай!» Какой город запомнился больше всего?

«Пожалуй, Елабуга. Может быть, настроение было особое… Большие города ни понять, ни даже осмотреть как следует не было времени.

А маленький город и пуще того — село, сельцо, лесной поселок, заимка — в них все на виду: и хозяйство, и сам человек».

«Сколько селений я видел? Не считал. Много. Помечал в дневнике лишь те, что чем-нибудь глаз зацепили. Названием, например».

Он обнаружил: вся Россия полна Березовок, Ельней, Тополевок, Сосновок, Осиновок, Загорий и Забугорий, они всюду — от океана и, наверное, до Ленинграда. И есть названия неповторимые. «Они на нитке дороги, как жемчуга. Например, поселок Зима, недавно глухая, а теперь всему свету известная Тында, Тулон, Квиток, Чита, Усолье-Сибирское, Выезжий Лог, поселок Ерофей Павлович («Не все знают, что это — имя и отчество Хабарова. Строителям Транссибирской дороги очень хотелось почтить имя великого землепроходца, но был уже город Хабаровск, вот и решили назвать станцию так необычно).

Шумницкий не просто шел. Он еще и работал!

Примета главная на пути: Дальний Восток и Сибирь строятся! «Дороги, электростанции, электролинии, вышки и «блюдца», телетрансляции, поселки, заводы, плотины, мосты, туннели, пристани, аэродромы — это все скоро и споро обретает права на огромных пространствах».

«С уваженьем глядел я на рельсы и давней железной дороги. Я видел на новой линии в Тынде великолепных ребят и много разных машин.

Понял, как трудно класть рельсы в диких местах. А ведь первую нитку, положенную во времена моего деда, пожалуй, даже и прадеда, линию со станциями Зима, Чита, Ерофей Павлович тоже строили русские люди. И это, конечно, был подвиг не меньший, чем нынешний, — были тогда у людей лишь тачки, кирки, лопаты…»

Открытием на пути были приметы жизни и быта людей, сложившиеся за Уралом за многие годы. Все было интересно: где и какие колодцы, где и как ставят дома, что пьют, что едят, какую водят скотину, какие чтут праздники, как говорят, какие песни поют, как встречают и провожают гостя, как хоронят умерших…

Поразила путника-горожанина обыкновенная русская печь. «Это какое-то чудо!» — помечает он в дневнике под живописным ри сунком. «Печи начались в Забайкалье, и потом я видел их всю дорогу. На подходе к Москве встречаются реже, но все же встречаются. В сибирском рубленом доме печь — сердцевина всей жизни. Скоро согреться надо с мороза — прислонился спиной и сразу ожил. Суши на печке одежду, обувку, зерно. Груши-яблоки сушат.

В самой печи варят, парят, пекут хлеб, пироги, томят молоко — весь день в печке пища будет горячая. И главное, агрегат этот, произведенный к жизни смекалкой людей и долгой русской зимой, — автономен! Он независим ни от каких поломок и катаклизмов. Охапка дров — и радуйся теплу-огоньку. И надежность! В одном месте я видел сгоревший дом, а печь цела, действует. Люди новый дом рубят, а печкой, пока новую не сложили, продолжают пользоваться. Даже и кот в печурке сидит по привычке…»

Еще один гимн мог бы пропеть Юрий Шумицкий баням. До Хабаровска и после него дорожную пыль смывал он в озерах и речках. А с холодами, как только отправил домой палатку, печи и бани сделались главной радостью на дороге. В планах — написать о странствиях книгу — слово бани подчеркнуто ходоком. «Целый трактат возможен о банях! Где как строят, где и как греют воду, как парятся.

Веники существуют, оказывается, не только березовые, но и дубовые, ореховые, сосновые…