Читать интересную книгу Цветы корицы, аромат сливы - Анна Коростелева

— Да-да, пожалуйста, — сказал Сюэли и ловко выбил пальцем "Золотой храм", так что он вылетел, не покачнув всего сооружения. Он стал примериваться к "Дому Киоко" — тот слабо держался, и его, наверное, тоже можно было вышибить без потерь для конструкции.

Григорьич шмякнул на стол гигантскую груду пыльных папок.

— На них на всех гриф…, - забубнил он.

Сюэли сначала представил себе громадного, злобного, встрепанного грифа, который присаживается на эти папки, потом вспомнил другое, более актуальное значение этого слова.

— "Совершенно секретно"? — привычно спросил он.

— Нет. Тут… вот… "Переводу не подлежит".

— Что? — подавился Сюэли. — Как?

— Ну, тебе это все равно, я думаю. Бери. Тебе зачем перевод? Ты сам оттедова.

В который раз проницательный Григорьич оказался прав. Не зная японского, Сюэли узнавал процентов семьдесят иероглифов, игнорируя неприятную кашу флексий, выглядевшую как рассыпанные обломки не понадобившихся иероглифов, и приблизительно мог прикинуть, о чем текст.

Он сложил папки в рюкзак, откуда выгрузил перед этим дженгу из Юкио Мисимы, поблагодарил Григорьича и, уворачиваясь от несшейся на него поземки, побрел на заснеженную Красную площадь, к Ли Дапэну.

— Долго ли нам ожидать того дня, когда многоуважаемый сюцай пройдет, так сказать, в Ворота Дракона и, как говорится, ступит ногою на голову черепахи Ао? — радостно поинтересовался сапожник Ли вместо приветствия.

— Да не пройду я никогда первым на госэкзаменах, вы что!! — искренне обалдев, отвечал Сюэли.

Красная площадь была, как обычно, удивительно маленькой. Как первый раз она поразила своими игрушечными размерами, так и теперь это чувство не отпускало. Сюэли присел на деревянный ящик с обувными щетками и гуталином.

— Вадим Сергеевич меня, вероятно, скоро убьет. Я как-то неудачно пошутил, сказал что-то вроде того, что Шань Хай Цзин, "Каталог гор и морей", — это исчерпывающий курс по общей геологии и минералогии. Получил за это сполна. С каким-то он меня сравнил… магом из детской книжки, я не понял. Кажется, не в мою пользу. С его рассказом об Индии. Сказал, что ему как научному руководителю хотелось бы сказать несколько нелицеприятных слов моим предшествующим учителям. И, по-моему, если бы я назвал Лао-цзы в качестве своего учителя, он бы и ему сказал. Строго-настрого велел мне не участвовать в капустнике, не тратить время на репетиции, сосредоточиться на курсовой и минимизировать всё в моей жизни, что не связано с кристаллографией. Но я не могу бросить Институт Конфуция, потому что мои ученики без меня потеряются в бамбуке, и даже светлячки им едва ли осветят что-нибудь. Поскольку этот бамбук я, можно сказать, густо насажал своими руками, совестно было бы бросить. Немыслимо выйти из постановки — сейчас, когда у нас чуть-чуть начинает получаться! Если Ди находит на это время, так с каким же лицом я стану после этого отговариваться нехваткой времени? Если же перестану подрабатывать иногда — умру с голоду.

— Вроде бы названы были всё дела, от которых отказаться нет никакой возможности. А точно ли перечисленное сейчас уважаемым сюцаем — это полный перечень дел, не связанных никак с кристаллографией? Не пахнет ли корица еще какой-нибудь сливой?

— К величайшему счастью моему, имя Ся Цзинцзин означает «кристалл», следовательно, хотя бы то время, которое я отдаю ей, посвящено кристаллу безо всякого обмана. А что это живой кристалл, Вадиму Сергеевичу знать не обязательно.

Сюэли жалобно посмотрел на Ли Дапэна.

— Тут никакой нет корысти.

— Всегда рядом, всегда на ее стороне? — спросил Ли Дапэн.

— Да, и достаточно далеко в то же время, чтобы невзначай не задеть рукавом, там, или коленкой.

— Ого! Вот как… Избрав такую трудную долю, не сетуй на ерунду. Учитель на него не так посмотрел, не то сказал, — проворчал мастер.

Сюэли озарило такой радостью от скупого одобрения Ли Дапэна, что он поклонился ему до земли, подхватил рюкзак, как будто тот стал легче на десять цзиней, и двинулся легким шагом сквозь метель, которая к этому времени разыгралась совсем уже лихо.

— Как вы можете являться на собрание штаба не в форме? — спросил полковник Кавасаки Аоки Харухико.

— В нас стреляли во время нападения партизан, у меня разорван рукав. Нужна штопка, — равнодушно сообщил историк искусства.

— Что?

— Ну, пули, из этих зарослей гаоляна прилетают пули.

— Так заштопайте, чего вы ждете? Централизованной штопки дырок от пуль не предвидится.

Аоки резко развернулся на каблуках и вышел.

— Совместные действия спланированы следующим образом: армейские пехотные части под командованием Ивахары, Кентаро и Идзуми поддержат нашу операцию. Линия фронта на этом участке продвинется вперед и затем вновь откатится назад, довольно скоро. У нас будет трое-четверо суток — как объяснил мне капитан Ивахара, дольше они удерживать нужный нам район не смогут. Наступление предположительно начнется 11-го января. В рамки временно удерживаемой территории входит в первую очередь деревня Хасука, она же Ран-фуа, оконечность озера вместе с храмом Бисямонтэна и далее на запад до…, - полковник Кавасаки прервался, поскольку рука, которой он вел по карте, встретилась с высушенной лапкой каппы, которой вел ему навстречу по карте доктор Накао Рюити. У доктора Накао был странный взгляд, он ездил на харлее, любил медитировать в заброшенных святилищах, носил при себе на счастье засушенную лапку каппы и иногда пользовался ею вместо руки или указки. Еще он владел китайским языком.

— По другую сторону от поселка Ляньхуа есть святилище Нюйва — разумеется, гораздо более древнее, чем храм Гуань-ди, столь удачно названного вами Бисямонтэном, — бесстрастно сказал доктор Накао и отодвинул лапкой каппы палец полковника. — Вот оно. Оно интересует меня больше, чем кусок проселочной дороги с зарослями ивняка, который капитан Ивахара собирается удерживать ценой собственной жизни.

— Полностью разрушенное святилище, хотели вы сказать, — полковник вновь подвинул лапку каппы. Все присутствующие были в костюмах, оставляющих открытыми только глаза, но и по глазам полковника видно было, что доктор Накао его достал. — Место, где некогда было святилище.

— Меня оно вполне устраивает.

— Доктор Накао. У нас будет приблизительно три дня на то, чтобы без насилия совершить сделку, сочинить пьесу и произвести проверку, в рабочем ли состоянии театр. Второго шанса может не быть.

— Я требую, чтобы линия фронта прошла западнее святилища Нюйва. Жертвоприношение можно сделать и на пустом месте, да будет вам известно, господин полковник, — если, конечно, по вам в это время не палят из пулемета. И если правильно выбрать жертву, то и разрушенное святилище на время испытает заметное оживление.

Пока шел спор о святилище Нюйва, вернулся Аоки с заштопанным рукавом, закрытым лицом, с двумя катанами — в полном облачении.

— Если я правильно помню, ваш подчиненный Аоки обязан был подать всю документацию по театру теней вам позавчера, мне — вчера. Насколько я понимаю, ни один из нас так и не видел пока ничего, кроме художественной штопки на рукаве и фривольного стишка на его веере?

— Послушайте: я из семьи, четыреста лет прислуживающей священным лисам в святилище Инари в Нагое, — сверкнул глазами Аоки. — Я умею готовить священный рис, — выразительно сказал он, резко перегнувшись к полковнику через стол. — Я был одним из немногих, кто сумел провести ритуал Идзуна. Ко мне священная лиса сама подходила и клала мне морду на колени!.. ("Кавай, какой кавай!.." — простонал доктор Накао). Не вам мне говорить, когда и куда что должно быть подано.

Лейтенант Итимура даже оторвался от протокола, услышав такое. Человек из рода жрецов Инари… Говорят, что у них в саду при храме живет семьдесят пять лис, и все члены этой семьи умеют с ними обращаться. Лисы шныряют в саду по ночам, а глаза у них светятся в темноте. Что по вечерам в главном помещении лисам всегда ставится чан священного риса. И если подсмотреть, как лисы приходят его есть, простому человеку становится не по себе: ведь лисы невидимы, и кажется, что рис сам по себе исчезает, только слышатся странные звуки, вроде чавканья. Все члены этого рода обучены поклоняться лисам с малолетства. Говорят, в прежние времена лисы вступали с ними в брак и учили становиться невидимыми.

Итимура испытал душевный подъем и легкий страх, подумав о том, что ему довелось оказаться в обществе цукимоно-судзи. В костюме Курама Тэнгу Аоки выглядел просто испепеляюще, как тонкая, резко вспыхнувшая молния, хотя в его обычном облике не было ничего воинственного,

— Не надо давить на меня, господин полковник, — с напором сказал Аоки. — Я кусаюсь. После личной беседы с доктором Накао я подам в письменном виде все, что сочту нужным.